Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо

Время все же не стояло на месте, мать должна была скоро вернуться домой, я поднял голову и, присвистнув, зло глянул на кошку, тогда она настороженно подняла голову, затем лапу, и мы, внезапно заинтересовавшись, стали следить за ней, но тут она спрыгнула с забора и исчезла в зелени сада. Мы тоже поднялись, — «чертова котяра!» — нам было приятно обругать неизвестную кошку. Велосипед кое-как ехал, только скрипела педаль, задевая о раму, у нас появилась хорошая тема для разговора, а когда мы пришли домой, Элодия уже исчезла. Поль промыл ссадину на колене, и мы принялись за ремонт велика.

Как я ни старался, случай с Элодией долго не выходил у меня из головы. Хоть я и прикидывался, будто мне по фигу, что мы занимались с ней любовью, точнее выражаясь, трахались, меня продолжали терзать тревожные мысли. Больше всего меня мучил вопрос по поводу презерватива — а правильно ли я им пользовался, кроме того, я не понимал, какую роль отвел себе Поль в этой истории: он что, нарочно поехал кататься на велосипеде, чтобы развязать мне руки? А если так, то было ли это желанием поделиться подружкой или же он хотел испытать ее чувства, или же у него были какие-то непонятные соображения, о которых я даже не хотел думать?

И, наконец, были еще воспоминания о теле Элодии, которые то и дело посещали меня теперь, когда она покинула мою гавань. Ее округлый животик, черный треугольник, лишь на мгновение промелькнувший у меня перед глазами, поскольку она лишь сдвинула в сторону свои трусики, даже ее грудь я не видел, так как не стянул с нее лифчик, и еще эта фраза Поля, оброненная по поводу Лео, фраза, засевшая у меня в мозгу: «Не знаю, Раф, временами я спрашиваю себя…»

Из-за этой неоконченной фразы я ничего не рассказал Полю о торопливой и бестолковой любовной схватке с Элодией. «Временами я спрашиваю себя…» О чем он себя спрашивает? Был ли я влюблен в Лео? У меня не было ответа на этот вопрос, впрочем, я никогда его себе не задавал, но если Поль захотел это проверить, то я имел полное право немного наказать его. Таким образом, он ничего у меня не спрашивал, а я не стал ничего рассказывать о произошедшем между мною и Элодией в тот день, когда он разбил себе до крови колено, упав с велосипеда, и всё продолжало идти своим чередом, а поскольку Элодия считалась теперь его подружкой, то он встречался с ней уже в доме своих родителей, которые решили закрыть на это глаза, — в общем, у нас не было никаких причин ворошить прошлое.

О том, что Элодия сама, возможно, захотела этого, я как-то не задумывался. На меня произвел впечатление ее пухленький животик, разительно отличавшийся от моего, так как в то время я больше походил на обглоданный гороховый стручок. «Волк худющий, — приговаривала моя мать, — настоящий цыпленок-велосипедист»! Так вот, Элодия с округлым животиком была моей первой женщиной, но мне никак не удавалось ни воссоздать в своей памяти ее образ, ни вообще толком вспомнить, что же там произошло на моей кровати. Впрочем, когда по ночам я оставался один в своей комнате, у меня не было ни малейшего желания вспоминать черты ее лица, Элодия по-прежнему раздражала меня, ее неиссякаемая энергия била через край, бурлила в ее плотно сбитом теле, которому она придавала такое большое значение. Я даже немного жалел Поля, замыкавшегося в этом теле, окруженного пограничным столбами, общавшегося с девчонкой, у которой не было другого «Я», и вот на этом слове вы и вытащили свой джокер, господин психоаналитик. «Этой девчонкой, у которой не было другого „Я“… — медленно повторили вы и после многозначительной паузы добавили по-иезуитски вкрадчивым голосом, тотчас же отозвавшимся во мне сигнальной сиреной — бип-бип, Рафаэль, осторожно, впереди откровение, — другими словами, не было близнеца…», вот именно! Как мне хотелось в тот миг иметь такие же чистые глаза, как у Лео и Камиллы, такой же, как у них, прозрачный взгляд, и чтобы мир вокруг был прозрачным и ясным.

Как мне хотелось укрыться в неосязаемой прозрачности, расправить широкие крылья и лететь в бесконечно пустом пространстве, лететь-лететь бесконечно, а потом опуститься на воздушную подушку и, сложив крылья, дать себя убаюкать… Вы были милостивы ко мне, месье, вы даже дали мне отдохнуть, а потом, когда я сонно покачивал головой, вы продолжили: «А как же грязь, Рафаэль…». Ах да, грязь, из грязи в князи. «Вы думаете, что раскрыли мое тайное желание, месье?» Вы с лукавой улыбочкой покачивали головой, вам не очень нравились мои словесно-поэтические экзерсисы, впрочем, мне тоже, однако вернемся к грязи, к той грязной луже, что была под качелями, на которых катались близнецы накануне их отъезда в Париж, а затем в Нью-Йорк, им как-никак было всего по семь, а мне — десять лет, неужели это так важно?

Соскочив с качелей, Камилла, то ли поскользнувшись, то ли задев меня, свалилась на обильно пропитанную ливнем землю, а когда она поднялась, отряхивая свое новенькое платье, непорочная белизна которого была обесчещена черными грязными разводами, я на мгновение заметил дрожание ее век, отвечавшее моему дрожащему взгляду. Казалось, она вот-вот зайдется в плаче, что это будет ручей слез, живой водой льющийся на мои раны, или, напротив, невиданной силы водопад, сбивающий меня с ног. Камилла и я застыли как вкопанные, скованные дрожащей цепью наших взглядов. Наши взгляды пересеклись на долю секунды, не более, хотя пережил ли я на самом деле это мгновение или оно было предметом моих фантазий? Несмышленая девочка и зеленый, незрелый мальчишка… Какая искра проскочила между ними, может ли жизнь зачаться в бесконечно малом отрезке времени, могут ли два маленьких существа, плавающих в пока еще мутных, не отфильтрованных взрослыми водах, в одно и то же мгновение натолкнуться на один и тот же риф, и может ли едва ощутимое столкновение отражаться на их лицах мягким мерцающим светом спустя еще долгие годы?

Я не ищу оправданий, я просто вращаю калейдоскоп истории моей короткой жизни, пытаясь понять, какие формы она может принять, надеясь втайне отыскать ту, которая позволит мне пройти обряд очищения и обновления и вернет меня к нормальной жизни моих сверстников, а пока я придумываю рифы и скалы, серебристых мальков, скользящих в сверкающей воде, скалистый ковер, освещенный едва уловимым мерцанием звезд.

Но вообще я придумываю мало. Да и видел я в жизни не так уж много. Кроме того недельного путешествия в Мали, где я был на привязи у мамаши, я, собственно, почти никуда и не ездил, и круг моих метафор не шире моих незатейливых приключений с Полем. Вряд ли меня можно назвать отважным покорителем метафор, Наташа, но дай время! Когда мы с Полем уставали бродить по знакомым до тошноты улочкам нашего города, мы выходили на Галльскую дорогу, ведущую к холмам, а иногда доходили до Карьеров, где жила моя бабка, чтобы заручиться неопровержимым алиби на тот случай, если наши домашние поднимут вой.

Мы всегда были уверены, что застанем ее дома. Она целыми днями только и делала, что смотрела телевизор: телешоу, сериалы, рекламу. Моя мать как-то дала ей денег, чтобы отремонтировать водосточные желоба, а бабка, не долго думая, купила себе этот огромный ящик, рев которого был слышен еще на подходе к дому, а желоба как текли, так и текут. Моя бабуля была еще та штучка, со своими привычками и заморочками. Первым делом она тащила нас к столу, и мы давились развалившимся пересохшим печеньем, запивая его отвратительно приготовленным какао, но бывало, — какое счастье, какой сюрприз! — она доставала «Нутеллу», которую мы ели ложками прямо из банки. Моя бабуля лишь на склоне лет открыла для себя нежный вкус шоколадной пасты, перед которой не могла устоять, поскольку обожала лесные орехи. «Подумайте только, у этих американцев тоже есть лесные орехи!» — изумленно восклицала она. «А почему им там не расти?» — спрашивал Поль со снисходительной улыбкой, и бабуля воспламенялась как спичка: «Да я не об орехах говорю, Паоло дорогой, а о том, что они придумали смешивать растертые орехи с шоколадом, а самих-то орехов я переела будь здоров, мы о конфетах только и мечтать могли в детстве, вот и грызли орехи, зубы на них все сломала, раньше другое время было, вы и представить себе не можете, что такое голод, так что их пирожные с орехами я покупать не собираюсь, вот так-то, мои милые, и делать их тоже не хочу». Надо сказать, что пирожные с лесными орехами — это визитная карточка нашего края. Они красуются на витринах лучших кондитерских города, их подносят во время воскресного обеда на десерт важным гостям, их раскупают заезжающие сюда на автобусах туристы, их можно даже посылать как сувениры по почте, в общем, они повсюду, что объясняет отчасти обостренную ненависть моей бабушки. Впрочем, мы никогда не знали, смеется она над нами или нет.