Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов

— Кто там? — басом поинтересовалась командирша.

— Мы с Петровки, тридцать восемь, из Главного управления внутренних дел Москвы.

— А ну, поднесите к глазку свои удостоверения, чтобы я их видела.

Через минуту командирша впустила оперативников в квартиру.

— Мы сейчас покажем вам одну фотографию, — сказал старший, — возможно, вы узнаете этого человека.

Он выложил перед ней фотоснимок Моисеева.

Старуха придвинула фото к себе, точным движением бросила на нос очки в тяжелой пластмассовой оправе и расплылась в какой-то детской довольной улыбке:

— Он! Я его видела.

— Где? Когда?

— Да в тот вечер, когда убили Влада. У нас во дворе. Он стоял в аккурат у самого входа в подъезд и проверял, как открывается дверь.

— И что было дальше?

— Ничего. Он меня, значит, тоже увидел и поспешил… это самое… ретироваться.

— Спасибо, — поблагодарил старший из оперативников, прижал руку к груди, — вы нам очень помогли.

— Может быть, чайку?

— Нет-нет, в следующий раз. Времени тогда будет больше, и мы обязательно попьем с вами чаю. Обязательно!

Моисеев жил уже в центре Тель-Авива в роскошном отеле, в роскошном номере. Соседом по номеру был Бобер.

— Ты чего такой кислый? — полюбопытствовал Бобер утром тринадцатого августа. — Будто тухлой рыбы наелся.

— Я действительно наелся тухлой рыбы. — Лицо Моисеева приняло жалобное выражение. — Противно все. — Он обхватил руками плечи. — Жара здесь отвратительная. Бывает сухая жара, горная, как в Афганистане, а бывает влажная, будто в кастрюле с кипящей водой. Тель-авивский климат не по мне.

— Не тушуйся. Скоро в Иерусалим поедем, там будет прохладнее. И суше. Там это… как ты говорил? Там горный воздух.

Вместо ответа Моисеев вяло махнул рукой:

— Э!

— Что-то ты, Санек, ни бе, ни ме, ни кукареку. Может, тебя чем-нибудь развеселить? А?

— Ничего мне не надо. — Моисеев снова махнул рукой.

Служба безопасности отеля «Данпанорама» засекла, что днем к центральному подъезду подкатил новенький, блистающий лаком «мерседес». Из машины вышел весьма упитанный господин и, задрав голову, начал смотреть на окна отеля, словно отсюда, с подъездной площадки, выбирал себе номер поприличнее — по окнам.

К нему подошел сотрудник службы безопасности отеля.

— Вы что-нибудь ищете?

— Просто прикидываю, где живут русские.

— Откуда вы знаете, что у нас живут русские?

— Слухом земля полнится, — произнес с улыбкой господин, кивнул кому-то, кому именно, сотрудник безопасности отеля не понял, прыгнул в свой «мерседес» и был таков.

Наверху сигнал этого почтенного незнакомца поймал Бобренков — он стоял за портьерой и все видел.

Когда «мерседес» уехал, Бобренков с хрустом раскинул руки, прокрутил ими «мельницу», зевнул с подвывом.

— Что-то застоялся я…

— Давно в деле не был, потому и застоялся, — пробормотал Моисеев, заваливаясь на роскошный, обтянутый гладким атласом диван.

— Во-во, пора размять кости с мышцами. — Бобренков нагнал в голос бодрых ноток. — Не то ведь так действительно можно заболеть. Сегодня мы с тобой хорошенько выпьем и хорошенько закусим.

— Не хочется что-то. — Моисеев продолжал пребывать в состоянии непроходящей вялости и никак не мог из этого морока выйти.

— Не кисни, Санек!

Бобренков натянул на лицо очки с бледными стеклами, подошел к зеркалу, полюбовался собою. Воскликнул довольно:

— Во! Четыре глаза — и ни в одном нету совести! Пойду-ка я прошвырнусь по местным шопам. Ты не против?

— Не против.

Вернулся Бобренков через сорок минут. В одной руке он держал литровую бутылку виски, во второй — несколько связанных вместе кульков с закуской. С размаху кинул все это на стол.

Вскричал громко:

— Да здравствует желудок! Присаживайся к столу.

Моисеев зашевелился, свесил ноги с дивана, поймал ногой правый шлепанец, второй ногой завозил по полу — шлепанец не попадался, валялся в стороне.

Бобренков между тем шустро — откуда только такая шустрость появилась, ведь он всегда старался быть Бобром, степенным, уверенным в себе, жестким, — раскидал закуски по тарелками и, азартно потирая руки, понюхал их:

— Чуешь, Санек, порохом ладони пахнут! Давай к столу!

Моисеев наконец отыскал ногой упрямо ускользающий шлепанец, подсел к столу, оживление Бобренкова передалось и ему:

— Ты знаешь, чего больше всего мне хочется? — неожиданно спросил он.

— Знаю. Очутиться на белом песочке у кромки голубого моря под сенью пальм.

— Ничего подобного. Поселиться где-нибудь в деревне в простой крестьянской избе и заняться огородом.

Бобренков бросил на него быстрый цепкий взгляд, Моисеев этого взгляда не заметил. Бобренков достал из изящного посудного шкафа два бокала, посмотрел их на свет и налил в оба бокала виски.

— Это твой, — поставил один бокал перед Моисеевым. — А это мой! — чокнулся своим бокалом с бокалом Моисеева.

Моисеев и на эту мелочь не обратил внимания. Поднял свой бокал, отпил половину, поморщился.

— Льда бы сюда, пить Легче было бы.

— Извини, не догадался. Льда нету. Ты пей, пей, Гена, — заторопился Бобренков, несколько раз подряд стукнул своим бокалом о бокал Моисеева, — пей! Первую рюмку всегда положено выпивать до дна, а дальше как получится.

Моисеев допил бокал до дна, поставил его перед собой, показал пальцем приятелю, чтобы тот налил еще.

— В Афганистане мы жару только и одолевали тем, что пили.

— Страшно было?

— Страшно, — признался Моисеев, подцепил сразу несколько скибок розовой вареной колбасы. — Наша «докторская» лучше.

— У нас продукт натуральный, а здесь на три четверти — картон, провернутый через мясорубку вместе с красителями, вкусовыми добавками и ароматизаторами.

— Тогда зачем покупал?

— Откуда же я знал, что колбаса такая?

Моисеев выпил еще. Бобер с интересом проследил за напарником, в лице его что-то дрогнуло, глаза потемнели, и он поспешно налил себе виски. Понюхал напиток, сделал это как-то суматошно, смято, покивал меленько, будто птица, укравшая с клубничной грядки несколько ягод, и решительно поднес бокал ко рту. Выпил до дна. Со стуком опустил бокал на стол:

— Вот так!