Агент сыскной полиции - Ирина Мельникова

— В этих, — ответил тот и с недоумением посмотрел на молодого человека, — у меня других нет.

— А револьвер кто из вас взял? — опять спросил Алексей.

— Револьвер? — удивился Мозалевский. — Не видели мы никакого револьвера!

— Отлично! — Алексей довольно улыбнулся и посмотрел на Тартищева. — Федор Михайлович, давайте все-таки проверим, как он спрыгнет с крыши. След у меня зарисован, попробуем сравнить.

— Ну-ну, — покачал головой Тартищев, — испытатель! Попробуй, чего уж там! — и приказал стражникам взять у дворника ключи и проводить Алексея и Мозалевского на чердак. Услышав про крышу, тот заволновался, тонкий хрящеватый нос побелел, глаза забегали.

— Зачем на крышу? — пробормотал он испуганно. — Я не хочу на крышу…

— Ничего, — похлопал его по спине Алексей, — выбирай, либо завтра военный суд, либо визит на крышу. — И заглянул ему в глаза. — Что дрожишь как заячий хвост? Или ни разу по крышам не лазал?

Конечно, прыгнуть с этой крыши не составляло особого труда. Дом Тартищева был гораздо ниже особняка, с которого спрыгнул убийца Казначеева. Да и внизу была не утоптанная грязная дорога, а веселая лужайка с клумбой посредине, место, где любил порезвиться Дозор, а пару раз Алексей видел на ней Лизу.

Девушка сидела прямо на траве под белым кружевным зонтиком и зевала над каким-то журналом…

— Зачем вы привели меня сюда? — прошептал Мозалевский. Стоило им ступить на кровлю, как он занервничал. И этот вопрос прозвучал у него излишне тревожно, с явными истеричными нотками в голосе.

— Николай Тимофеевич, — подчеркнуто вежливо произнес Алексей, — сейчас решается ваша судьба.

Вы должны спрыгнуть с этой крыши, а мы после сравним ваши следы со следами убийцы…

— Зачем я буду прыгать? — вскрикнул Мозалевский. Вцепившись мертвой хваткой в рукав Алексея, он глянул на темнеющие внизу кусты и в ужасе отшатнулся. — Нет, нет, что вы! Я непременно разобьюсь!

— Николай Тимофеевич, это гораздо безопаснее, чем болтаться в петле, уверяю вас, — Алексей слегка подтолкнул его, — решайтесь!

— Не-е-ет! — Мозалевский вырвался из его рук и, развернувшись, устремился к стражнику, стоящему у входа на чердак. Но запнулся, упал сначала на колени, потом на живот и заскользил по железной кровле вниз.

Алексей увидел его в безумном ужасе вытаращенные глаза, пену на губах, попытался схватить его за шиворот, но Мозалевский, дико взвизгнув, сорвался с крыши и полетел на землю. Раздался громкий треск, грохот, сдавленный крик, и все смолкло.

И Алексей, недолго думая, прыгнул следом. В отличие от незадачливого летуна, он приземлился достаточно мягко — в самом центре цветочной клумбы. Но когда поднялся на ноги, с досадой подумал, что завтра ему не сносить головы. Лиза растерзает его на части и ведь наверняка подумает, паршивка, что цветы он уничтожил с единственной целью, чтобы насолить ей за то, что она изводит его при каждом удобном случае своим бесподобным ехидством и ядовитыми замечаниями. Девчонка невзлюбила его с первых минут пребывания в доме и постоянно ищет повод, чтобы придраться к нему, и вот этот повод появился…

Он отряхнул колени от прилипшей земли и попытался замаскировать следы преступления: расправил поникшие цветы, забросил в ближние кусты сломанные и растоптанные стебли и листья, но все его старания оказались напрасны. Клумба основательно поредела и приобрела жалкий, измочаленный вид.

Нет, тут ничего не исправишь! Алексей еще раз окинул взглядом безобразие, сотворенное им в угоду истине, и направился к веранде, куда городовые уже подвели охающего и стенающего Мозалевского. Придерживая одной рукой оторванный рукав сюртука, другой он пытался унять кровь, обильно текущую из разбитой губы. Завидев Алексея, он неожиданно злобно прокричал:

— Что вы себе позволяете? Со мной в охранке так не обращались! Суки легавые!

— Дурак ты, Мозалевский, — сказал устало Алексей, — мы тебе, считай, жизнь спасли, а ты лаешься!

— Ничего себе! — взъярился тот и оттолкнул от себя городового, протягивающего ему свой носовой платок. — Отойди, скотина! — И вновь обратил свой гнев на Алексея:

— Сначала патокой накормили, рассиропили, гады, раскололи, как орех, а потом с крыши вниз головой!

— Ты что ж, никогда с высоты не прыгал? — удивился Алексей. — Ни с дерева, ни с крыши?

Мозалевский внезапно успокоился, выхватил у городового платок и приложил его к лицу. Потом глухо произнес:

— Я в детстве со строительных лесов упал. Крепко спиной приложился, еле выжил. После этого выше чем с пяти аршин на землю смотреть не могу. Тошнит, голова кружится, и сердце словно из груди выскакивает…

Алексей присел рядом с ним на скамью.

— Ладно, Мозалевский, я почти поверил, что вы с Казначеевым не убивали князя. Возможно, был еще кто-то… Но все-таки откуда взялась кровь на твоей одежде и деньгах?

Мозалевский отнял платок от лица и брезгливо отбросил его в сторону. Посмотрел исподлобья на Алексея.

— Давай, так и быть, записывай. — Помолчал мгновение и уже более решительно принялся рассказывать:

— Честно сказать, мне не слишком понравилось, как Гурий распорядился добычей. Ему достались бумажник и золото, а мне мыльница, перстень и ордена.

А их еще сбыть надо, чтобы финаги добыть. А Гурий напрямик в кабак направился. Я как только сообразил, что он несколько надул меня, вслед за ним в переулок бросился. А там темнее, чем на улице, я и не разглядел поначалу, что кто-то на земле валяется. Чуть не наступил на него. Думал, пьяный какой, а когда наклонился, смотрю, батюшки! Так это ж Гурий! И не дышит совсем! Я по сторонам огляделся, вроде никого, по карманам у него на всякий случай прошелся, смотрю, ничего не забрали… Видно, в это время я в крови и измазался, когда бумажник да золото доставал… — Мозалевский шмыгнул носом и приложил ладонь ко вновь закровившей губе. — И только я выпрямился, как кто-то меня сзади хвать за горло и к груди своей прижал, да так, что у меня все кости затрещали. — Он перевел дыхание и бросил быстрый взгляд на Алексея, словно проверил, верит или нет.

— Продолжай, — приказал Алексей, — я слушаю.

— Значит, прижал он меня к себе и неразборчиво так, словно у него рот кашей забит, говорит: «Молчи, дескать, а то задавлю!» И принялся по карманам шарить. А сам мне горло локтем все сдавливает и сдавливает, и не сильно вроде, а дышать не могу. — Мозалевский опять перевел дыхание и облизал разбитую губу. — «Куда браслет подевали, голодранцы? — спрашивает. А я в ответ: „Какой браслет? Первый раз слышу о таком!“ А он еще сильнее меня сжимает, я уже и захрипел. А он шепчет мне в ухо, а от самого то ли конюшней несет, то ли еще чем, но противно, спасу нет: „Серебряный, с изумрудами! Какой еще!“ Я тут и взмолился: „Отпусти, мил человек, Христом богом прошу, в глаза мы не видели никакого браслета. Ни простого, ни серебряного!“ Тут этот горилла меня немного освободил, помолчал, видно, соображал, что к чему. Потом оттолкнул и говорит: «Не оборачивайся и стой на месте, пока до пятидесяти не сосчитаешь.