Шоковая терапия - Ирина Градова

– Между прочим у Леонида возникла еще одна идея.

– Я слушаю.

– Он полагает, что, возможно, Геннадия убила вовсе не Татьяна.

– Кто же тогда?

– Если б знать! В клинике работают несколько подозрительных личностей – например, Денис Розбаш, тоже рефлексотерапевт, который спал и видел, как бы ему остаться единственным специалистом в «Сосновом раю».

– Конкурент Рубина?

– Именно. Или вот, скажем, Анфиса Караваева…

– Караваева? Это ведь она внесла залог за квартиру Ольги Малининой!

– Видите, сколько тут всяких странностей, Агния? Дело, похоже, гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд, а без использования возможностей ОМР трудно действовать так, как необходимо.

– А как именно необходимо? Что бы вы сделали, Андрей Эдуардович, если бы по-прежнему руководили Отделом?

– Во-первых, я бы добился разрешения на эксгумацию тела Татьяны Донской с целью установления наличия следов кокаина в ее крови и тканях.

– Разве в отчете патологоанатома этой информации нет? – удивилась я.

– Вскрытие не проводили.

– Как?!

– Агния, факт самоубийства установили сразу же, а в таких обстоятельствах проведение экспертизы не считается необходимым. Если бы, конечно, родственники настаивали, возможно, так и произошло бы, но это – не наш случай.

– Я так понимаю, к Толмачеву обращаться бессмысленно?

– Даже не напоминайте!

Лицо Лицкявичуса исказила гримаса брезгливости и отвращения.

– А как насчет Карпухина? – сказала я, подавшись вперед. – Может, он сумеет…

– Боюсь я его задействовать, – покачал головой бывший босс. – Он уже столько раз подставлялся из-за наших дел, а теперь ведь у него даже «прикрытия» в лице ОМР нет: чуть что, Толмачев скажет, что он ничего не знает и Карпухин действовал исключительно по собственной инициативе. Да и вам я тоже не хотел бы навредить: Кадреску ведь уволился, а вы…

– Не думайте об этом, Андрей Эдуардович! – перебила я. – Чем я занимаюсь в свое свободное время – мое личное дело.

– Боюсь, Толмачев так не считает.

Вошел Раби. При взгляде на нас он сокрушенно покачал головой.

– Лежать надо! – заявил он авторитетно, тыкая пальцем в Лицкявичуса. Тот недовольно поморщился и снова отвернулся к окну. – Если не лежать, – продолжал свою лекцию домоправитель, – совсем плохо будет, да?

Его странная манера – произносить это междометие в конце утвердительных предложений с вопросительной интонацией – всегда меня забавляла.

– Надоел он мне, – вздохнул Лицкявичус, – хуже горькой редьки!

Вид у него при этом был самый что ни на есть мученический. Я подумала, что, если бы не Раби, он вряд ли так быстро вновь оказался бы на ногах: домоправитель заботился о своем хозяине лучше, чем любая сиделка. Внезапно я поймала себя на странной мысли: жаль, что я не имела возможности сама ухаживать за Лицкявичусом, ведь, в конце концов, я медик, и у меня бы это всяко вышло лучше, чем у малообразованного Раби. Он, конечно, хороший человек и очень трепетно относится к моему бывшему начальнику, но, что ни говори, он – не специалист!

– Что он говорит, да? Надоел ему Раби, да?

Несмотря на плаксивый тон, которым были произнесены эти слова, лицо домоправителя отнюдь не выглядело обиженным.

– Чай будете? – спросил он, как ни в чем не бывало.

– Кофе будем, – буркнул Лицкявичус.

– Значит, чай! – усмехнулся Раби и быстро удалился.

– Ну, что ты будешь делать? – развел руками Лицкявичус.

Я рассмеялась. Он внимательно посмотрел на меня, и мне вдруг показалось, что сейчас я получу замечание, как первоклассница, которую угораздило сорвать урок. Почему под его взглядом я всегда испытываю неловкость? Не раз замечала, что в присутствии Лицкявичуса я веду себя как-то иначе, чем в обычной жизни, словно вынуждена следить за каждым своим словом или движением. Это тем более удивительно, что он никогда не вел себя авторитарно ни с одним из сотрудников Отдела: авторитет Лицкявичуса непререкаем, поэтому ему никому ничего не приходится доказывать. Так почему же я все время чувствую себя так, словно обязана что-то доказать ему?

Однако он ничего не сказал. Вернее, сказал, но совсем не то, чего я ожидала.

– А как у вас… вообще, Агния? В смысле, как дела… на работе, дома?

Видимо, вид у меня был настолько ошарашенный, что Лицкявичус тут же счел необходимым объяснить свой неожиданный интерес:

– Я загружаю вас работой, за которую вы не получите ни денег, ни благодарности от начальства, но мне немного стыдно, что я ни разу не спросил у вас об этом. Шилов не возражал против вашей поездки в Москву?

Он наступил на больную мозоль, и я закусила губу. Не скажу, чтобы Олег разозлился, но наши отношения стали довольно прохладными с тех пор, как я вернулась. Он ничего не говорил, а я не сочла нужным рассказывать о результатах своей поездки. В общем, мы оба старательно делали вид, что ничего не произошло.

– Все наладится… со временем, – ответила я нерешительно.

– Значит, все-таки проблемы есть, – покачал головой Лицкявичус. – Послушайте, Агния, мне очень жаль…

– Что мы теперь будем делать? – прервала я, боясь, что он может сказать или спросить что-то такое, из-за чего у меня и в самом деле могут появиться проблемы. – Я имею в виду «Сосновый рай», конечно же.

– Разумеется.

В голосе бывшего босса мне послышались нотки разочарования.

– Попробую добиться эксгумации тела Донской, – продолжал он. – Дело в том, что следствие с самого начала идет по неправильному пути, и это наводит на мысли о вмешательстве сторонних сил.

– Вы о чем? – не поняла я.

– Да о том, что Татьяна Донская не просто покончила с собой – перед этим она убила человека. Почему вскрытие Геннадия Рубина провели, а певицы – не сочли нужным? Да, самоубийц не вскрывают, но ведь ситуация неординарная, так почему бы не проверить, все ли в порядке было с девицей во время совершения ею преступления? Может, она находилась под кайфом и не соображала, что творит? Собственно, на эту мысль должно было навести хотя бы то, что телосложение Донской в сравнении с телосложением Рубина едва ли позволило бы ей так легко с ним разделаться! Павел сразу сказал, что человек, убивший Геннадия, должен обладать недюжинной физической силой, ведь он видел фотографии с места убийства.

– Наркотики придают человеку силы, – заметила я.

– Вот именно! Но следователь предпочел принять во внимание одну-единственную версию – об изнасиловании.

– Да уж, – кивнула я, – к тому же – версию, выдвинутую руководством клиники!

– Конечно, ведь им не нужен скандал, особенно больший, чем сам факт убийства.