Королева воинов - Алан Голд

— Дорогая племянница, входи. Садись. Выпей вина. Что ты делаешь здесь, так поздно ночью?

— Дорогой дядя, как вы? Как дела государства?

Она подошла к столу и почтительно поклонилась, но Клавдий встал и расцеловал ее в лоб и щеки:

— Как ты можешь видеть, племянница, я постоянно в работе. Проблемы управления половиной мира не заканчиваются никогда. Но кому, как не тебе, знать это, ведь ты видела блистательное управление своего отца и своего брата… — Вспомнив ее ужасную жизнь при Калигуле, Клавдий запнулся и спросил: — И как поживает моя любимая племянница?

Она засмеялась:

— Клавдий, ты продолжаешь обращаться со мной, словно я по-прежнему ребенок, но мне уже тридцать четыре года. Моему сыну одиннадцать лет…

— И как же твое дорогое дитя, Луций Домиций Агенобарб? Его обучение идет хорошо? У меня не хватает времени часто видеться с ним… или с тобой… Из-за моих дел.

— Нерон справляется с учебой, Клавдий. У него способности к музыке, он уже пишет песни и оды.

Они сели — Клавдий за своим столом, Агриппина рядом. Клавдий был удивлен, что она села не напротив, но с тех пор, как он вернул ее из ссылки, куда она была отправлена по приказу Калигулы, между ними установились близость и понимание, и она всегда демонстрировала ему свою привязанность.

— Покажи мне, что ты делаешь, Великий, — сказала она.

— Вряд ли ты заинтересуешься делами государства.

— Напротив, Клавдий. Когда Калигула был императором, то часто обращался ко мне за советом. Я принимала сенаторов и посетителей и часто присутствовала на советах императора. Конечно, ты редко находился во дворце в те ужасные дни, когда Калигула стал совсем безумным, но раньше, каждый раз, когда ты приезжал, я восхищалась твоим умением руководить моим бедным братом…

Он улыбнулся:

— В те ужасные дни я играл роль шута, и все были рады поверить этому. Когда Калигула впервые позвал меня на совет, я отнесся к этому очень серьезно, пусть даже весь Рим и посчитал это забавным. Но для меня это не было шуткой… Я редко видел тебя после возвращения из изгнания. Скажи мне, действительно ли там было так плохо?

— Жить в ссылке очень тяжело, Клавдий. Отправиться в изгнание по приказу собственного брата — тем более тяжелый удар. Но я выжила. У меня много друзей в Риме, которые рассказывали мне, что происходит. И теперь я могу наслаждаться возвращением в центр мира. Как ты знаешь, цезарь, я живу на вилле и не занимаюсь ничем, кроме игр, развлечений и воспитания Нерона, радости моей жизни… Но я могу еще многое дать… — сказала вдруг она, взглянув на него так, как племянницы обычно не смотрят.

Несколько смущенный ее вниманием и близостью, Клавдий развернул карту Иудеи, которую перед этим внимательно изучал, и сказал:

— Ну что ж, если тебе так интересно, я расскажу кое-что о неотложных делах, которые беспокоят императора. Иудеи выступают против моих эдиктов, я стараюсь что-то сделать, и мои полководцы пытаются применить силу, но мне рассказывают о людях, которые называют себя зелотами и сражаются в пустынях и горах, они совершают дерзкие набеги на наши крепости. У меня был дорогой друг по имени Ирод Агриппа, он был в Иудее царем, и, пока он находился у власти, все было в порядке, но он умер четыре года назад. Его сын Юлий Марк Агриппа тоже стал царем, но он — жалкая тень своего отца и не может держать народ в повиновении.

Агриппина собиралась что-то сказать, но Клавдий снова погрузился в свои раздумья. Отложив в сторону карту Иудеи, он взял другой свиток:

— А вот земля кельтов. Там у меня тоже неприятности — из-за жрецов, которые называют себя друидами. Они подбивают людей нападать на наших солдат. Некоторые из королей и королев Британии истинно благоразумны — я получил одиннадцать союзников несколько лет назад, когда только завоевал Британию. Но некоторые сейчас нарушили наше соглашение, и…

— Клавдий, — перебила она. — Прошу тебя, дорогой, остановись. Я понимаю, что сама спросила, но я и не подозревала, что эти дела так тебя заботят и ты так устаешь. Уже поздно. Твой голос говорит мне, что ты совершенно измотан. Паллант рассказывал, что ты очень плохо спишь. Неудивительно, если отправляться спать со всеми этими заботами, они так отягощают ум! Отложи карты и расслабься…

Он ошеломленно взглянул на нее, внезапно поняв, что ее рука лежит на его колене. Ему было известно, что некогда она умело плела интриги — сначала за Калигулу, а потом против него. Но почему она так льнет к нему, своему родному дяде?

— Дорогой Клавдий, в тишине твоих покоев я собираюсь и подчиняться, и приказывать. Я повелеваю тебе, император Рима, скатать свои карты, освободиться от всех дел мира и позволить твоей Агриппине принести тебе вина и еды. Потом я разглажу твои нахмуренные брови, умащу их мазями и благовониями и спою тебе, чтобы ты отдохнул, о, величайший император вселенной!.. Позволь своим заботам отступить, пока их не осветят лучи солнца…

Он вздохнул и понял, что день уже действительно прошел. Он устал… да нет, он был совершенно измотан. И мысль о покое в объятиях женщины, о руках, нежно массирующих его виски, внезапно наполнила его удовольствием.

Клавдий посмотрел на Агриппину и раскрыл ей объятия. Она осторожно вывела его из-за стола и, пока они шли к ложу, держала за руку.

— Позволь, великий цезарь, своей любящей Агриппине отогнать от тебя все тревоги и печали.

Вопреки пониманию того, что у нее, безусловно, есть какой-то замысел, Клавдий подчинился. Она была его племянницей, и он всегда относился к ней как к маленькой девочке… Возможно, потому, что сам он чувствовал себя, со всеми заботами мира на плечах, уже слишком старым. Но сейчас он вдруг увидел, что она была не просто взрослой женщиной, но нежной, гордой и красивой. Он возлег, а Агриппина вдруг сбросила свою тунику и предстала перед ним обнаженная.

Глаза Клавдия широко раскрылись от изумления, но Агриппина приложила пальцы к его губам и мягко произнесла:

— Могущественный император, положи мне голову на колени, и я буду массировать твои плечи.

Он так и сделал. Ее колени были теплыми, мягкими и податливыми, и это безмерно его возбуждало.

— Клавдий, — говорила она, пока ее пальцы ласкали его шею и плечи, — в моей семье у многих были в юности близкие отношения. Даже когда мой брат Калигула стал императором, мы сохраняли нашу близость. Я часто спала обнаженной в его постели. Он любил чувствовать мою грудь и бедра, он говорил, что это делает его сильнее и что правящая семья столь благородна и высока, что для нас было бы почти преступлением против природы любить тех, кто не связан с нами родством.

— Что? — засмеялся Клавдий. — Как египтяне?

— В точности как египтяне. Братья женятся на сестрах, дяди — на племянницах.

Он попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на нее, но пальцы Агриппины держали его цепко.

— Это инцест. Это против закона, — сказал он.