Пиранези - Сюзанна Кларк

Десять лет спустя, когда Арн-Сейлса осудили за похищение другого молодого человека, итальянская полиция вновь открыла дело об исчезновении Джуссани, однако…

Я бросил читать и встал. Дыхание участилось. Больше всего мне хотелось отшвырнуть Дневник. Слова на странице (написанные моей рукой!) выглядели словами и в то же время были полнейшей бессмыслицей. Абракадаброй! Что могли означать такие слова, как «Бирмингем» или «Перуджа»? Ничего. Ничто в Мире им не соответствовало.

Другой все-таки оказался прав. Я столько всего забыл! Хуже того: как раз когда он сказал, что убьет меня, если я помешаюсь, выясняется, что я уже помешался! Или, если в своем уме сейчас, определенно был безумен в прошлом. Только безумец мог оставить эти записи!

Я не отшвырнул Дневник – просто уронил на Плиты и ушел. Мне хотелось оказаться как можно дальше от этих свидетельств моего умопомешательства. Бессмысленные слова – «Перуджа», «Бирмингем», «университет» – эхом отдавались в голове. Ее распирало, как будто множество полуоформленных идей сейчас ворвется в мозг, неся с собой новое безумие или новое знание.

Я быстро прошел через несколько Залов, не зная и не думая, куда иду, как вдруг оказался перед Статуей Фавна, той самой, которую люблю больше других. Вот его безмятежное лицо с чуть уловимой улыбкой, вот мягко прижатый к губам палец. Раньше мне казалось, он хочет меня предостеречь: «Осторожнее!» Однако теперь мне думалось, что он говорит нечто иное: «Ш-ш-ш! Успокойся!» Я взобрался на Пьедестал и бросился на Грудь Фавну, обвил руками его Шею, сплел мои пальцы с его Пальцами. Здесь, в его надежных Объятиях, я заплакал об утраченном Рассудке. Громкие, тяжелые рыдания мучительно рвались у меня из груди.

«Ш-ш-ш! – говорил он мне. – Успокойся!»

Запись от Девятого дня Восьмого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос

Я оторвался от Статуи Фавна и некоторое время в отчаянии бродил по Залам, думая, что я сумасшедший, или был сумасшедшим, или схожу с ума. Все это было в равной мере ужасно.

Через какое-то время я решил, что так не годится.

Я принудил себя вернуться в Третий северный Зал. Там я съел немного рыбы и выпил воды. Затем навестил все мои любимые Статуи: Гориллу, Мальчика, бьющего в Кимвалы, Женщину с Ульем, Слона, несущего Башню, Фавна, Двух Королей, играющих в Шахматы. Их Красота утешила меня и отвлекла от собственных переживаний; благородные выражения их Лиц напомнили мне, сколько есть в Мире хорошего.

Сегодня утром я могу спокойнее размышлять о случившемся.

Наверняка я был болен, когда делал эти записи в Дневнике, иначе не пересыпал бы их такими несуразными словами, как «Бирмингем» или «Перуджа». (Даже сейчас, когда я вывожу их на бумаге, на меня вновь накатывает тревога. В голове теснятся образы – необычные, кошмарные, но в то же время странно знакомые. Например, слово «Бирмингем» тянет за собой грохот, мелькание цветных огней, призрачные силуэты башен и шпилей на фоне свинцового неба. Я пытаюсь удержать эти образы, изучить их внимательнее, но они мгновенно тают.)

И тем не менее я думаю, что поспешил отбросить эти две записи как полную чушь. Некоторые слова, например «университет», вроде бы имеют какой-то смысл. Мне представляется, что если я сосредоточусь, то сумею написать четкое определение «университета». Чем это можно объяснить? Мне понятно, что такое «ученый», поскольку в Доме есть Статуи Ученых с книгами и бумагами в Руках. Быть может, из них я и вывел идею «университета» (места, где собираются ученые)? Гипотеза не слишком убедительная, однако ничего лучше я пока не придумал.

Кроме того, в записях есть имена людей, чье существование подтверждено другими источниками. Пророк говорил о Стэнли Овендене, так что это определенно реальное лицо. Пророк также пытался, но не сумел вспомнить имя смазливого молодого итальянца. Возможно, это был Маурицио Джуссани. И наконец, в обеих записях упоминается некий «Лоренс Арн-Сейлс», а я нашел в Первом Вестибюле письмо от «Лоренса».

Иначе говоря, вперемежку с бессмыслицей в этих записях присутствуют и подлинные сведения. Поскольку я хочу узнать как можно больше о всех когда-либо живших людях, мне не следует пренебрегать столь важным источником.

Ясно, что я многое забыл и – лучше честно смотреть правде в глаза – в прошлом у меня были периоды тяжелого умопомешательства, чему я только что получил неопровержимые свидетельства. Теперь моя первая и самая важная задача – скрыть эти свидетельства от Другого. (Вряд ли он меня из-за них убьет, однако точно станет относиться ко мне с еще большим подозрением.) Почти так же важно уберечь себя от возвращения болезни. Нельзя так увлекаться научной работой, чтобы забывать о ловле рыбы и оставаться без еды. (Дом щедро дает пищу тому, где деятелен и трудолюбив. Голодать непростительно!) Нужно усердней чинить одежду и позаботиться, чтобы ноги меньше мерзли. (Вопрос: можно ли связать носки из водорослей? Сомневаюсь.)

Я обдумал, кто мог изменить нумерацию моих Дневников, и пришел к выводу, что наверняка сделал это сам. А значит, двадцать Дневников (двадцать!) исчезли – мысль крайне неприятная. И все же в существовании исчезнувших Дневников есть логика. Мне (как я уже упоминал) примерно тридцать пять лет. Десять Дневников, которыми я владею, охватывают пятилетний промежуток. Где мои Дневники за предшествующую жизнь? И что я делал в те годы?

Вчера я думал, что никогда больше не захочу читать записи в своих Дневниках. Я воображал, как бросаю все десять Дневников и Указатель в бушующий Прилив. Воображал, насколько легче мне от этого станет. Сегодня я понимаю, что есть смысл внимательно изучить мои Дневники – даже безумные записи. Может быть, их особенно. Во-первых, я всегда хотел больше знать о людях в Мире, и Дневники, при всей своей невразумительности, могут содержать подлинные сведения о них, пусть даже изложенные очень странно. Во-вторых, мне нужно больше узнать о моем безумии, понять, что его вызывает и как уберечься от него в будущем.

Быть может, изучая прошлое на страницах Дневника, я сумею во всем этом разобраться. Пока же важно иметь в виду, что чтение Дневника само по себе выводит меня из душевного равновесия, вызывает мучительные чувства и жуткие мысли. Надо проявлять осторожность и читать маленькими порциями.

И Пророк, и Другой утверждали, что сам Дом вызывает безумие и забывчивость. Оба они – ученые и люди острого ума. Если два непререкаемых авторитета говорят одно, мне следует согласиться с их выводами. Дом – причина того, что я так много всего забыл.

Веришь ли ты Дому? – спросил я себя.

Да, ответил я себе.

И раз Дом стирает твои воспоминания, значит у него есть на то причины.

Но я их не понимаю.

Не важно. Ты – Возлюбленное Дитя Дома. Утешься этим.