Заколдованная Элла - Гейл Карсон Ливайн

Приказ. Уф, можно ехать. Мне сразу полегчало.

Чар взял лошадь под уздцы:

— А ты скоро вернешься во Фрелл?

— Да. Если отец не отправит меня обратно в пансион и не велит сопровождать его в поездке. А что?

Почему он спрашивает? Неужели хочет, чтобы я была рядом?

Чар ответил уклончиво:

— Сам я на днях вернусь. Смотр пограничных войск — это обычно ненадолго. — Заявил он, будто уже тысячу раз участвовал в подобных смотрах.

— Может быть, мы повидаемся и ты расскажешь мне, сколько еще огров поймал.

— А ты научишь меня укрощать огров.

— антхООн ССинг! — сказала я. — Это по-огрски «прощай».

— Звучит как-то зловеще.

— Верно подмечено, — ответила я, и мы расстались.

Сэр Стивен и вправду оказался любитель поговорить. У него был небольшой особняк во Фрелле, жена, четыре дочки и две гончие. Гончие составляли смысл его жизни.

— Они умнее свиней, кошек и драконов, вместе взятых! — твердил он.

По пути он рассказывал мне бесконечные истории об их отваге и смышлености.

— Как вы думаете, мы скоро попадем к великанам? — спросила я, когда он умолк, чтобы перевести дух.

— Сдается мне, дня через три.

Уже в день свадьбы! А вдруг мы вообще успеем только к концу?

— А побыстрее нельзя? Я могу почти не спать.

— Положим, это так, а мне не терпится вернуться к ограм. Но коню все равно нужен отдых. Мы едем с той скоростью, на какую у него хватает сил.

Я украдкой ударила коня пяткой в бок — авось сэр Стивен ничего не заметит, а конь пойдет быстрее. Сэр Стивен ничего не заметил. Конь тоже.

Сэр Стивен завел рассказ про усталых коней и битву с драконом. Когда он договорил, я поспешила сменить тему:

— Вам нравится служить под началом принца?

— Не всем по душе слушать команды юнца, — отозвался сэр Стивен, — но я из рыцарей-трудяг.

— Это как?

— Не настолько родовитый, чтобы самому не чистить коня, не настолько алчный, чтобы мне было некогда служить своему королю.

— А Чар — он тоже из принцев-трудяг?

— Остроумно, моя маленькая госпожа, остроумно. Пожалуй, я не видывал мальчишек, будь то паж или принц, которые так рвались бы всему научиться.

По словам сэра Стивена выходило, что Чар почти ничем не уступает его гончим. Он не просто рвался всему научиться — он и учился, причем очень быстро. А еще он был добрый. Из-за его доброты они даже выехали из Фрелла позже намеченного. На дороге перед ними перевернулась телега зеленщика.

— Зеленщик как завопит: ах, все сейчас потопчут его драгоценные арбузы, помидоры и салат, — и тут Чар велел нам поднять телегу, а потом добрый час ползал вокруг на четвереньках — товар спасал.

— А потом спас меня.

— Вы, душенька, покрасивее будете винограда или там кабачка, а спасать вас гораздо проще. Лично у меня охота на огров еще никогда не проходила так гладко.

Я перевела беседу обратно на Чара — что он все обо мне да обо мне.

— Наш принц умен и вынослив, поверьте мне на слово, — продолжал сэр Стивен. — Может быть, даже слишком вынослив. И слишком серьезен. Он, конечно, смеется, когда смешно, но совсем не умеет играть и веселиться. Должно быть, переобщался с отцовскими советниками. — Сэр Стивен помолчал — для него это был прямо подвиг. — За одно утро с вами он смеялся больше, чем за две недели с нами. Надо бы ему побольше развлекаться с молодежью, да только молодежь при принце ведет себя чинно-благородно… — Он повернулся ко мне: — Кроме вас, моя маленькая госпожа.

— Я что, плохо себя вела?! — перепугалась я.

— Вы вели себя естественно. А не как придворная жеманница.

Учительница этикета решила бы, что я безнадежна. Я улыбнулась.

* * *

На ночлег мы останавливались в гостиницах. В первый вечер я ушла к себе в номер сразу после ужина. Поставила волка работы Агаллена у кровати, чтобы защищал меня, пока я сплю. И раскрыла волшебную книгу.

На левой странице было письмо от Хетти к матери. На правой — от Оливии ей же. Сначала я прочитала Хеттино.

Милая мама!

Разве не прилестный стал у меня почерк? Я долго тренеровалась делать рощерки. Четать теперь труднее и учительница письма находит у меня ашипки, но если не присматриваться к буквам — правда, чудо как красиво?

У нас новость — прапала дочка сэра Петера. Мадам Эдит говорит, ее срочно вызвали домой среди ночи. А я подозреваю, что мадам Эдит вриот и Элла сбижала. Она вечно скрытничала и хетрила, хотя отец у нее — очаровательный человек и очень богат.

Новая прическа просто бажественная, и два дня назад, когда мне ее даставили, я снова смагла выйти к девочкам. Подозреваю, мои локоны ищезли вместе с Эллой. Биссердечная шутка — ведь я всегда относилась к бидняшке с добротой и пониманием. Тем ни менее я уповаю на то, что с ней не случилось ничего плохого, ее не съели огры, не поймали разбойники, она не сгарела во время пожара и не свизалась с дурной компанией, о чем я часто мечтаю.

Остаток письма был посвящен комплиментам, которые Хетти получила за новое платье. Завершалось оно прощанием и совершенно потонувшей в росчерках подписью —

На соседней странице:

Дарагая мамачка!

Мне всю ниделю была плоха. Балит галава асобена кагда четаю. Ты всигда гаваришь многа четать вредна для глас но учитильница песьма нислушает. Абзываит миня дурачкай и идееткай и что если я нинаучюсь харашо четать то ничиво нидабюсь в жызни.

Хетти гаварит Элла сделала плоха что убежала а я думаю ана сделала плоха что нивзила миня ссабой.

Элла делала всешто гаварит Хетти. Ни кто ниделает всешто гаварю я. Так ничесна.

Твая ничасная доч

Оливия

Страница была вся в кляксах и помарках. Каждую букву явно выводили нетвердой рукой, словно и перо-то толком держать не умели. «Бидняшка» Оливия!

За ее письмом следовала грустная сказка про Аладдина и джинна — раба лампы. Один волшебник, он выдавал себя за дядюшку Аладдина, заточил джинна в лампу и наделил его способностью исполнять чьи угодно желания — только не свои. А перед этим джинн влюбился в девушку, которая пасла гусей. И долгие годы в заточении тосковал по ней и гадал с ужасом — вдруг она состарилась, вдруг уже умерла?

Я закрыла книгу и всплакнула немного. В лампу меня никто не заточал, но разве я свободна?

* * *