Капитан Рубахин - Борис Баделин

***

После инцидента на школьном дворе Старовский поручил Толика Горшенина своему бывшему заму и преемнику, нынешнему начальнику ОБНОНа Шубину.

Шубин являлся правой рукой Старовского и в подпольном бизнесе. На него, в свою очередь, был завязан местный цыганский барон Игоша: многочисленные сыновья, племянники, племянницы и другие члены семейства Игоши развозили зелье оптовикам по своими цыганскими каналами.

– Спрячь его куда-нибудь, юнца этого, – распорядился подполковник, встретившись с Шубиным спустя сутки после начала неприятных событий, – корми, держи под замком, а дальше видно будет.

– Есть у меня вариант, – Шубин вспомнил о даче, которую поручил его заботам давний приятель-нефтяник, уехавший по контракту работать в Венесуэлу. – Все условия, и главное – в глухом месте…

В тот же вечер Анатолия Горшенина увезли далеко за город, в маленький дачный посёлок, который по осени всегда стремительно пустел.

Сутки Анатолий провёл взаперти в просторном подвале какого-то особняка. Заточение оказалось весьма комфортным: в шикарно обставленной комнате стоял забитый всякой снедью холодильник, на стене висел телевизор с огромным экраном. Комната, правда, по своему назначению была всего лишь предбанником, но Толика это не смутило – он ещё никогда в своей жизни не ночевал в таких роскошных условиях.

К ночи следующего дня к особняку подъехал огромный чёрный внедорожник.

Услышав шум мотора на улице, а затем чьи-то шаги на лестнице, ведущей в подвал, Анатолий вдруг почувствовал острую тревогу и, не найдя ничего более походящего для обороны, взял с тумбочки у дивана золочёные маникюрные ножницы. Он засунул их сначала в задний карман джинсов, но передумал и пристроил своё оружие под ремешок часов, прикрыв запястье рукавом свитера.

Двое мужчин с деревянными лицами передали Толику привет от лейтенанта Семакина и велели быстро собраться, чтобы они могли перевезти его в другое место.

Чем-то смертельно опасным сквозило от этих людей.

– Приказ начальника, – тусклым голосом объявил один из приехавших. – Сказал, что здесь уже опасно: тот капитан узнал, где ты прячешься!

Тихо урча мощным мотором, внедорожник выкатился из дачного поселка.

Толика усадили впереди, рядом с водителем, второй сопровождающий сел сзади.

Как только автомобиль углубился по шоссе в лесной массив, на шею Анатолию набросили со спины удавку, и тут же водитель сбоку резко ударил его локтем в солнечное сплетение.

Прежде чем потерять сознание, Толик всё же успел полоснуть ножницами по лицу водителя…

***

Когда Старовский сдал Горшенина штатным душегубам Анубиса, он понял, что отныне не сможет посмотреть в глаза сыну, с которым и без того в последнее время отношения разладились. Валерка взрослел, становился на редкость хорошим парнем, многое понимал, и резко растущее благополучие семьи вызывало в нём неизбежные и непростые вопросы. Между отцом и сыном нарастало глухое отчуждение, ёще больше отдалялся Валерка от матери.

Виктора Семёновича это тяжко огорчало и одновременно раздражало. Но он не мог рассказать сыну, какой ценой ему приходится оплачивать безопасность и благополучие семьи…

Очень неприятную ситуацию пришлось пережить Старовскому, когда Анатолия Горшенина уже не стало в живых. Однажды утром, когда подполковник приехал на службу, в приёмной его ждала заплаканная женщина в инвалидной коляске.

– На работу устроился, – рассказывала она Оксане, – потерпи, говорил, мама, ещё немного: мол, скоро денег соберём – сделаем тебе операцию в лучшей клинике!

Это была мать Анатолия. Не принять её Старовский не мог – они были немного знакомы, и принять – тоже не мог.

Заметив, как необычно изменяется в лице начальник, ушлая Оксана мгновенно оценила ситуацию:

– Доброе утро, Виктор Семёнович! – официальным тоном заявила она, – вас срочно вызывают в управление. Звонили от генерала. Нужно ехать прямо сейчас!

Благодарно взглянув на Оксану, Старовский всё же подошел к убитой горем женщине и коснулся пальцами её плеча:

– Ищем мы вашего Толика, Нина Григорьевна, – хрипло пробормотал он, старательно избегая её взгляда, – всё будет хорошо!

Развернувшись, подполковник выскочил на улицу и коротко скомандовал водителю, который ещё даже не успел отогнать служебный «Форд» на стоянку: «Вперёд!»

– Куда? – недоуменно переспросил тот.

– К ё… матери! – прорезавшимся голосом заорал Старовский. – Вперёд!

Сержант, не задавая больше вопросов, нажал педаль сцепления.

Спустя некоторое время Старовский приходит в себя:

– Душегрейку доставай! – уже спокойно говорит он водителю.

Сержант притормаживает и приносит из багажника большую квадратную бутылку джина. Это и называется между ними «душегрейкой». Не очень склонный к алкоголю, подполковник иногда пользовался этим крепким, со смолистым вкусом, напитком для снятия стресса. Обычно это случалось по вечерам, после какого-нибудь особо напряжённого дня, но сегодня Старовский на всё плюёт.

Подполковник единым махом опрокидывает стакан спасительной жидкости и молча жуёт сушёные бананы, которые он считает лучшей закуской к своему джину.

«Интересно, – с иронией бодрящегося висельника думает он, – какими бабками мне должен компенсировать Анубис такие вот моменты?».

Старовский морщится от этой мысли, как от зубной боли: он знает, что в денежном эквиваленте его дела оценить уже невозможно…

Матвей Уринович, он же просто Мотя для мамы и жены, когда-то давно закончил юридический факультет, но судьбу с полученной профессией прямо не связал. Отец, руководитель научно-исследовательского института, уважаемый в городе и в научных кругах человек, хотел, чтобы сын стал адвокатом.

Но Матвей нашёл себе другую стезю. Он устроился лучше – в журналистике: вёл страницу «Человек и закон» в городской газете. Это было престижно, а вдобавок – должность обязывала его к постоянным контактам с представителями правоохранительных органов.

Вхожий в прокурорские, судейские и другие кабинеты, Уринович мог «замолвить словечко», договориться о приёме, посмотреть документы, оказать нужным людям ещё кучу специальных услуг, что в итоге и ему самому создавало репутацию нужного человека.

Поскольку в прежние времена чаще к нему обращались работники торговли и общественного питания, в благодарность перед Мотей открывались закрома, доступные тогда лишь избранным.

В преображённом государстве старые связи не только не утратили своей прежней ценности, но и предоставили новые возможности: Уринович, к примеру, стал человеком, который может уверенно занести конверт с денежными знаками «кому нужно», что и вознаграждалось соответствующе.

В творчестве тоже открылись приятные аспекты: он теперь получал гонорары не только из редакционной кассы, но и от заказчиков своих публикаций.