Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер

Нет, это вам не уши! Чертов орган, который и раньше вставал в самый неподходящий момент, просто попер наружу.

– Давай, что ли, – просипел он, отступая и быстро запахивая пальто, – нарисуем и разойдемся!

– А ты что, так сильно спешишь?

Спешишь! Да он бы всю жизнь простоял с ней рядом.

– Футбол по телику. Не хватает пропустить из-за какой-то стенгазеты.

Мила улыбнулась чуть презрительно. Он понял, что сейчас умрет от собственного идиотизма. Над большим черным пианино висел портрет бородатого старика в простой рубахе.

– Хорошо, нарисуем и разойдемся, можешь не волноваться, товарищ футболист! Только пойдем в мою комнату, там стол удобнее.

Они сидели над жестким ватманским листом с веселыми до кретинизма портретами советских воинов в правом углу. Буквы выходили угловатыми, но ровными, главное, не думать, что это ее комната, ее кровать у стены, вот здесь она раздевается, спит, обнимая подушку чудесными тонкими руками. На подушке лежало что-то розово-белое, кружева или ленты, Мила проследила за его взглядом и, вспыхнув, сунула это в шкаф.

– Мама вечно белье прямо на кровать кладет, – пробормотала она.

Кружилась голова, наверное, от тепла и сладковатого запаха цветов, и Володя не сразу понял, про что она говорит. Белье всегда означало ровную стопку простынь и наволочек в родительском шкафу. Нет, были еще какие-то мамины личные вещи – жесткие, выстиранные добела, с пуговицами на широких лямках. Они вызывали не больше чувств, чем любой пододеяльник.

И тут на него накатило. Даже сам потом не мог понять, зачем он схватил Милину руку, прижал к груди, там, где особенно стучало под ребрами. Нежная кожа теплилась в его жестких нескладных лапах.

– Мила, – выдохнул он, – Мила, ты знаешь…

И тут силы его кончились, или воздух кончился, он не понял, захлебнулся, остановился…

– Знаю, – сказала Мила, тихонько высвобождая руку. – Я тебе нравлюсь. Весь класс знает, даже Алевтина. Но я же не виновата, что мы совершенно разные люди. Ты подумай, о чем нам разговаривать? О футболе?

Он бежал по лестнице, позабыв про лифт. «Провалиться сквозь землю, провалиться сквозь землю!» Сколько раз слышал мамины поговорки, не задумываясь. Вот именно, провалиться! Или сунуть голову в сугроб и завыть от бессилия. «О чем нам с тобой разговаривать». Как просто! И еще Алевтину приплела зачем-то. Может быть, идиотка Алевтина специально подстроила стенгазету? «Весь класс знает. Весь класс знает. Весь класс знает», – стучало в голове, как молоток. Или это его жесткие ботинки стучали по гладким нарядным ступенькам?

И ничего после того дня не изменилось. А что он должен был сделать? Бросить школу, сбежать из дому, удавиться?

Через три месяца физрук объявил, что набирает группу для похода на Кавказ и что из девятых идет только один ученик, Владимир Попов – за выносливость и хорошую успеваемость в спорте.

Они уехали в начале июля, с полной экипировкой, в горы, на целый месяц! Десять парней, три девчонки и сам физрук. Удивительно, что в школе разрешили такую затею. Ребята оказались первоклассные, физрук понимал, как отбирать людей для такого маршрута, но особенно поразили Володю девчонки. Они спокойно шли наравне с мужиками, несли почти тот же груз, намертво держали веревку на подъеме. Никто не пищал, не ахал и не причитал по пустякам, настоящие проверенные друзья. Но мешала одна странность – с девчонками этими было классно шагать или ставить палатку и очень легко разговаривать, но никогда не возникало уже знакомой ему необъяснимой щемящей тоски.

Последний школьный год прошел под знаком вступительных экзаменов. Неожиданно Володе понравилась эта жизнь – учебники, задачи, теоремы – и больше никаких переживаний и глупостей. Он твердо шел по заданию Матвея – две темы в неделю и стопка задач повышенной сложности. Мама все-таки пригласила репетитора, но после второго урока тот честно отказался от ненужных занятий. Со школьными приятелями Володя почти не встречался, ни на какие вечера и сборы не ходил. В том году и лыж почти не было, – зима стояла слякотная. Вступительные экзамены прошли буднично, оказались совершенно заурядными, абитуриент Попов набрал в общей сумме гораздо больше проходного балла и даже не пошел смотреть себя в списке поступивших.

В университете жизнь выглядела замечательно – вечера, капустники, новые друзья, красивые нарядные девушки. Но почему-то давило чувство, что жизнь эта проходит мимо, только разлетаются огни чужого веселья. Многие ребята гуляли напропалую, уводили девчонок в парк или в кино, пропускали лекции. Но Володе казалось глуповатым без толку болтаться по улицам, а потом списывать материал с чужих тетрадей, уходило в два раза больше времени на незнакомый почерк. К тому же главные курсы читали очень приличные преподаватели, ему нравилось следить за ходом объяснений, да еще невольно представлял реакцию родителей – как можно пропускать положенные занятия?!

Вскоре Володя облюбовал постоянное место в аудитории, как раньше – постоянную парту в классе. Смешно сознавать, но и тут сказалось воспитание отца – он всегда учил не суетиться и не менять понапрасну привычный порядок. Наверное, поэтому завкафедрой оптики профессор Королев Володю и заметил. И предложил начать факультатив в своей лаборатории. Может быть, просто искал старательных исполнителей? Оптики тогда активно занимались многолучевыми интерферометрами, любимой темой Королева, еще в 1965 году несколько сотрудников кафедры с ним во главе получили Вавиловскую премию. Главным профессор считал разработку зеркал с очень малыми потерями, поэтому на кафедре существовали прекрасные мастерские – механическая, оптическая и стеклодувная. Володе сразу понравилась лаборатория – порядок, спокойная профессиональная атмосфера, опытные немолодые мастера. Очень скоро он начал работать с собственными зеркалами, Королев отметил и похвалил! Так и получилось – начал случайно, а втянулся навсегда.

Мама, я оптика люблю,

Мама, я за оптика пойду, —

радостно вопили ребята из агитбригады.

Взгляд у оптика колючий,

В темноте он видит лучше…

Тогда еще славилась агитбригада физфака, заправлял Сашка Гусев, в будущем завлит Большого театра, на вечерах пел общий любимец Сережа Никитин – старшекурсники, недосягаемый олимп! Непонятно было, как приблизиться к этому празднику, как познакомиться, что сказать?

В том же году почти все агитбригадовцы окончили университет, на выпускном вечере Никитин с будущей женой Татьяной, чудесной востроносенькой девчонкой с четвертого курса, спели знаменитое

Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю,

Других слов я найти не могу…

Володя молча стоял в толпе таких же зеленых первокурсников, невозможные повторяющиеся слова рвали душу даже больше, чем когда-то Высоцкий.

Проходит жизнь, проходит жизнь

Как ветерок по полю ржи,

Проходит явь, проходит сон…

Что можно было сделать? Начать петь и танцевать? Сочинять капустники? Записаться в артисты к Розовскому? Ничего он не умел, кроме футбола! «О чем нам с тобой разговаривать».