Ничья на карусели - Харуки Мураками

Если смотреть с буя на побережье, взгляду открываются белые длинные песчаные пляжи, красные вышки спасателей, зеленые листья пальм. Красиво, но уж очень напоминает открытку. Между тем пейзаж совершенно реален, так что жаловаться не на что. Если проследить взглядом еще правее, до того места, где пляж обрывается и торчат черные угловатые скалы, можно увидеть наш отель. Белые двухэтажные домики с зелеными, чуть темнее пальмовых листьев, крышами. Конец июня, сезон еще не начался, и человеческие фигуры на берегу можно пересчитать по пальцам.

Над буями пролегал воздушный коридор для военных вертолетов, летящих на американские базы. Направляясь со стороны моря, они пролетали точно между буями, миновали пальмы и скрывались в глубине острова. Они летали так низко, что, присмотревшись, можно было разглядеть лица пилотов. Вертолеты были тяжелые, солидного оливково-зеленого цвета, впереди у них, словно усики у насекомых, торчали радиолокационные антенны. Не считая военных вертолетов, побережье было тихим и мирным, клонило в сон.

Наш номер был на первом этаже двухэтажного коттеджа, с видом на побережье. Под окном пышно цвел красный цветок, похожий на азалию, напротив росла пальма. На ровно подстриженном газоне вытянули шеи похожие на веера оросители, целый день они с сонным постукиванием распрыскивали воду. Рамы на окнах были выгоревшего зеленого цвета, а жалюзи белые с едва заметной зеленью. Две репродукции Гогена на стене изображали Таити.

В каждом коттедже было по четыре номера — два на первом этаже, два на втором. В соседнем номере остановились двое — мать и сын. Кажется, они приехали задолго до нас. Когда в день приезда мы оформлялись у стойки администратора, получали ключи, носили багаж, тихая парочка уже сидела на низких диванах в холле, друг против друга, с газетами в руках. Мать и сын с таким вниманием просматривали каждый свою газету, словно старательно выдерживали положенное время. Матери можно было дать около шестидесяти, а сын был, вероятно, нашим ровесником — лет двадцать восемь или двадцать девять. У обоих тонкие лица, высокие лбы, плотно сжатые губы. Я впервые видел, чтобы мать и сын были настолько похожи. Мать на редкость высокая для своего поколения, с ровной прямой спиной и быстрыми движениями. Они напоминали ладно сшитые английские костюмы.

Сын, судя по фигуре, был высоким в мать, но точно видеть я не мог — он все время сидел в инвалидной коляске и ни разу с нее не привстал. Сзади коляску всегда толкала мать.

По вечерам в номере он пересаживался с коляски на диван, ужинал в комнате, потом читал книги или проводил время за каким-нибудь другим занятием.

Несмотря на то что в комнате был кондиционер, мать с сыном не включали его, постоянно держа входную дверь открытой и впуская прохладный морской ветерок. Вероятно, кондиционированный воздух был вреден для них. Поскольку путь в наш номер лежал мимо их двери, мы невольно бросали взгляд в их сторону. Их дверь прикрывало бамбуковое жалюзи, но силуэты за ним невольно бросались в глаза. Они неизменно сидели друг против друга на диванах с книгами, газетами, журналами или чем-нибудь в этом роде.

Они были удивительно тихими. В их номере всегда стояла музейная тишина, не слышно было даже звука работающего телевизора. Казалось, при желании можно услышать, как работает холодильник. Лишь дважды в их комнате играло радио — передавали концерт. В первый раз звучала камерная музыка Моцарта с участием кларнета, во второй — незнакомая оркестровая мелодия. Возможно, Рихард Штраус или кто-то похожий, точно не скажу. Не считая этих двух раз, там стояла полная тишина. Казалось, в комнате обитает пожилая пара, а не мать с сыном.

Мы часто сталкивались с ними в столовой, в холле, в коридорах и на садовых дорожках. Да и как не встретиться в небольшом уютном отеле в межсезонье? При встрече мы приветствовали друг друга легким поклоном. Поклоны у матери и у сына немного разнились — сын едва заметно кивал подбородком и глазами, у матери поклон был довольно внушительным. Но ощущение было одинаковым: просто поклон, за которым ничего не последует.

Даже сидя за соседними столами в ресторане отеля, мы ни разу не перекинулись с ними и словом. Мы говорили между собой, они между собой. Мы обсуждали, заводить ли нам ребенка, говорили о переезде, долгах, будущей карьере. Это было наше последнее лето накануне тридцатилетия. О чем говорили мать с сыном, я не знаю. В основном они молчали, а когда заговаривали, то голоса их были такими тихими, что, казалось, они читают по губам — я не мог расслышать, о чем их разговор.

Ели они очень аккуратно, словно имели дело с хрупкими предметами — не было слышно даже стука столовых приборов. Иногда они напоминали мне призраки — обернись, и исчезнут.

Каждое утро после завтрака, захватив сумку-холодильник, мы отправлялись на пляж. Мазались маслом для загара и целый день валялись на пляжных ковриках. Я пил пиво и слушал на плеере кассеты Rolling Stone? или Марвина Гэя, жена перечитывала «Унесенных ветром». Солнце перемещалось в глубь острова, вертолет летел ему навстречу и исчезал за горизонтом.

Ежедневно в два часа дня мать с сыном на инвалидной коляске появлялись на пляже. Мать в скромном платье с короткими рукавами и сандалиях, сын в гавайке или тенниске и хлопковых слаксах. Мать в широкополой белой соломенной шляпе, сын без головного убора и в темно-зеленых рейбановских солнцезащитных очках. Они усаживались в тени пальмовых листьев и смотрели на море. Когда тень от листьев перемещалась, они двигались вслед за ней. Время от времени они что-то наливали в бумажные стаканчики из серебристого сосуда. Что это был за напиток, неизвестно. Иногда жевали какие-то крекеры.

Бывало, они уходили минут через тридцать, бывало, неподвижно сидели на берегу три часа кряду. Плавая, я иногда чувствовал на себе их взгляды. Поскольку буи отделяло от пальм приличное расстояние, я не мог рассмотреть, действительно ли они наблюдают за мной, или мне это только кажется, но, взбираясь на буй и глядя в сторону пальм, я склонялся к мысли, что они действительно смотрят в мою сторону. Их серебристый термос вспыхивал на солнце, как нож. Иногда, валяясь на буе и лениво глядя на них, я терял чувство расстояния. Казалось, стоит им протянуть руку, и они коснутся моего тела. И тогда я думал о том, что прохладная вода длиной в пятьдесят гребков не имеет никакого значения. Сам не знаю, почему мне так казалось.

Дни неспешно тянулись за днями, словно плывущие в небе облака. Ни один из них не был особенным, не выделялся в череде других. Солнце вставало, солнце садилось, вертолеты летали по небу, а я пил пиво и плавал.

После обеда за день до отъезда я искупался в последний раз. Жена прилегла отдохнуть, и я плавал один. Была суббота, и народу на пляже собралось больше обычного, но берег все равно пустовал. Несколько пар загорали на песке, у кромки воды резвились дети, кое-кто учился плавать у берега. Натянув между пальм веревку, парни, судя по виду американцы с военно-морской базы, играли в пляжный волейбол. Все как один загорелые, высокие, с короткими стрижками. У солдат во все времена одинаковые лица.

Кажется, буи пустовали. Солнце высоко, в небе ни облачка. Стрелка часов перевалила за два часа, но матери с сыном на коляске не было видно.