Падение Элизабет Франкенштейн - Кирстен Уайт

– Драгоценности брали?

– Да.

– Нет, у меня проблемы другого рода.

Я нахмурилась.

– Что вы имеете в виду?

Он поднял кустистую бровь.

– Я живу рядом с университетом. На моем кладбище грабителей интересуют не драгоценности. Их интересуют тела. – Он покачал головой. – Грязное, гнусное дело. Мне предлагали плату за тела, но я никогда не брал денег. Ни разу. Я делаю обходы почти каждую ночь, но я стар, и мне хотя бы изредка нужно спать.

Я сочувственно закивала с непритворным ужасом на лице.

– Скажите своему отцу, что ему повезло, коли пропадают только украшения. Это скрыть куда проще, чем пустую яму на месте могилы чьего-нибудь брата.

– Х-хорошо. Спасибо, сэр.

Он печально махнул рукой и закрыл дверь. Я повернулась к кладбищу. Вечер вступал в свои права, и все вокруг из зеленого превращалось в серое, а потом черное, мягкое, безмолвное. Я представила, как крадусь по кладбищу с лопатой, высматривая свежие могилы. Как копаю до мозолей на ладонях. Как достаю тяжелое, непослушное тело и волоку его за собой, спотыкаясь о корни и приземистые надгробные камни, и как тело падает на землю, которая должна была забрать его и укрыть от мира…

Сколько же сил это, должно быть, отнимало. Я могла представить, как Виктор делает это один раз; может, два. Но наверняка он нашел способ получше.

Еще одним адресом в списке значилась мертвецкая – хранилище для тел бедняков. Покойников, у которых не было родных или друзей, способных оплатить достойное погребение, отправляли туда, а потом хоронили в бедняцких могилах.

Если на кладбище было сыро и спокойно, то мертвецкая оказалась промозглым, отталкивающим местом. Я постучала. Мужчина, открывший дверь, напоминал скорее хорька, чем человека. Он с подозрением сощурил свои крошечные глазки и обнажил редкие, но острые гнилые зубы.

– Чего вам? – буркнул он.

Я царственно вскинула бровь.

– Я пришла по поручению заинтересованного покупателя.

Мужчина согнулся в приступе такого отчаянного кашля, что я забеспокоилась, как бы он не выкашлял себе легкие. Наконец он выплюнул на пол комок мокроты; немного слизи попало ему на ботинок. Вероятно, так он ухаживал за обувью.

– Дайте угадаю: Анри Клерваль?

Я ахнула. Анри покупал для Виктора трупы? Я не могла себе этого представить. Это было слишком невероятно.

А потом я поняла. Должно быть, Виктор воспользовался именем Анри, чтобы не выдавать себя презренному существу, стоявшему теперь передо мной. Умный ход. Кроме того, он облегчал мне работу: мне не придется покупать молчание этого человека.

– Да, – сказала я. – Меня прислал Анри.

– Так значит, у нашего благородного господина закончилось сырье? С чего бы ему присылать вас?

– Он был болен. Но теперь он наконец может продолжить свои… изыскания.

Мужчина захихикал и сморщил рот, одновременно пытаясь скрыть жадность.

– У меня сейчас полно покупателей. Покупателей, которые готовы платить авансом. В университете мои услуги очень востребованы. Он думает, что может вот так заявиться сюда и снова потребовать лучшие материалы?

– О чем вы говорите?

– Самые высокие! Самые сильные! Самые странные! У вашего Анри слабость к необычному. Он считает мертвецкую этаким рынком, на котором можно поторговаться за мешок яблок! Я по нему не скучал, нет, глаза б мои его не видели. Но мне очень хотелось бы видеть деньги, которые он мне должен.

Его взгляд то и дело возвращался к моей сумочке, и я с трудом удержалась, чтобы не прикрыть ее рукой. Я придерживала плащ, пряча платье, и любое неосторожное движение могло выдать меня.

– Понимаю, – холодно сказала я. – Мне нужно посоветоваться с ним и узнать, желает ли он и дальше оказывать вам свое покровительство.

Лицо мужчины скривилось в подобии улыбки.

– Предлагаю сделку. Я только что получил два трупа: иностранцы, без семьи – никто не хватится, если они так и не доберутся до кладбища. Но вы заплатите мне сейчас и вернете то, что он мне задолжал.

Я попятилась, не в силах скрыть отвращения. Виктор… Как он мог опуститься так низко? Как он мог связаться с таким негодяем и заняться делами, от которых леденеет кровь?

– Куда это вы?

Он вдруг подался вперед и схватил меня за запястье своими холодными пальцами. Я вздрогнула, представив, что еще сегодня трогали эти руки.

– Я ухожу, сэр. Отпустите меня.

Он дернул меня к себе. Мой плащ распахнулся, и он, заметив мою одежду, рассвирепел.

– Не раньше, чем получу то, что мне должен Анри! Считаете меня грязным из-за моего занятия? Думаете, он может остаться в стороне в своем чистеньком щегольском костюме? – Он развернулся к открытой двери и потянул меня за собой. – Я вам покажу, какую грязь скупает ваш Анри. Я вам покажу, за что он отказывается платить.

Надо было закричать. Я знала, что мне надо закричать. Но я не могла себя заставить. Меня слишком долго приучали к молчанию. Но мне нельзя было заходить внутрь. Сегодня я уже насмотрелась достаточно ужасов. И мне не хотелось знать, что он сделает со мной за закрытыми дверями.

Сердце пыталось вырваться из груди, а язык прилип к небу. Свободной рукой я потянулась к шляпе и вытащила одну из длинных и острых булавок, которые удерживали ее на волосах. А потом изо всех сил вонзила булавку в запястье мужчины, тщательно прицелившись в место между двумя костями, чтобы проткнуть руку насквозь.

Он завопил от боли и неожиданности и выпустил меня. Я развернулась и побежала.

Вслед мне неслись злобные крики, но, к счастью, преследовать меня он не стал. Оказавшись за безопасными городскими стенами, я прислонилась к кирпичному зданию, пытаясь перевести дух. Сердце продолжало колотиться, как будто за мной гнались.

Я бы хотела сказать, что не могу представить Виктора в сговоре с этим человеком, но это была бы неправда. Виктор уехал, одержимый желанием победить смерть; без меня он оказался во власти своего наваждения и опустился в самую преисподнюю.

Я подтолкнула Виктора к этому безумию. Я исправлю свою ошибку любой ценой.

Река отсекала нас от общества других людей за исключением Анри и, временами, его родителей, и большинство болезней, вспыхивавших в Женеве и, подобно плесени, расползавшихся по ней на протяжении долгих зим, обходило нас стороной.

Когда мне было почти пятнадцать, болезнь наконец отыскала меня и обрушилась со всей яростью, чтобы наверстать упущенное. Я провалилась в царство тьмы и боли. Думаю, Франкенштейны вызывали ко мне врачей, но я этого не запомнила: мое тело безжалостно уничтожало само себя. Мой мир пылал. Разрывался от боли.

А потом все чувства словно отрезало.