Экстренное погружение - Сергей Зверев

Похоже, его источник был совсем рядом. Дроздов снова развернулся лицом к ветру, прикрывая рукой глаза, и тут его фонарик ударился обо что-то прочное и твердое, похоже, о какой-то металлический предмет. Майор присмотрелся и сквозь плотную завесу ледовой пурги различил искореженные стальные конструкции, покрытые льдом с наветренной стороны и несущие явные следы огня с подветренной, – все, что осталось от буровой.

Они все-таки нашли ее, дрейфующую полярную буровую…

Дроздов подождал своих спутников, провел их мимо жутких остатков человеческого жилья, потом велел им повернуться спиной к ветру и снять очки. С минуту они осматривали руины при свете фонарика. Все молчали. Потом снова повернулись лицом к ветру.

Дрейфующая буровая состояла из высокой металлической ажурной конструкции бурильной вышки и восьми отдельных домиков, по четыре в двух параллельных рядах; расстояние между рядами составляло двадцать, а между домиками в рядах – двенадцать метров – противопожарный разрыв. Этого оказалось недостаточно. Взорвались емкости с соляркой, и тысячи литров пылающей жидкости понесло ветром по льду. Ирония положения заключалась в том, что огонь, без которого человек не может выжить в арктических льдах, являлся одновременно и врагом. Воды было много, но она заморожена и ее нечем растопить. Разве что тем же самым огнем…

Восемь сооружений, по четыре в каждом ряду. Первые два с обеих сторон были полностью уничтожены. Ни следа не осталось от стен, состоявших из двух слоев бакелизированной фанеры с прокладкой из полиуретанового утеплителя, даже крыши из листового алюминия словно испарились. В одном из домиков обнаружилась груда почерневших деталей аппаратуры; они были так искорежены и оплавлены, что разобраться в их назначении было невозможно. Какой же силы и ярости было пламя!

Пятый домик, третий справа, ничем не отличался от первых четырех, разве что каркас пострадал от жара еще сильнее. Спасатели как раз отошли от него, до глубины души пораженные увиденным и не в силах произнести ни слова, когда Рукавишников выкрикнул что-то нечленораздельное. Дроздов придвинулся к нему, откинув капюшон.

– Свет! – крикнул он. – Свет! Поглядите, вон там свет!

Действительно, из барака, расположенного напротив обугленного каркаса, у которого они задержались, пробивался длинный, узкий, необычно белый луч света.

Преодолевая порывы ветра, они потащили Зубринского туда. Фонарь высветил не просто нагромождение стальных конструкций. Это было некое подобие жилища.

Почерневший, местами обугленный, перекошенный дом с единственным окном, наскоро заколоченным листом фанеры, – но, тем не менее, дом. Свет выходил из приоткрытой двери. Дроздов протянул руку к двери; кажется, это была первая не тронутая огнем вещь на буровой. Петли заскрипели, словно ржавые кладбищенские ворота в полночь, и дверь подалась, пропустив их внутрь.

Висящая на крюке в центре потолка керосиновая лампа, шипя, бросала свой ослепительный, неестественно яркий, многократно усиленный зеркальной поверхностью дюралюминия свет, не оставляя в тени ни единого уголка, ни единой детали помещения размером шесть на девять. Толстый, хотя и прозрачный слой льда покрывал не только весь собранный из дюралюминиевых листов потолок, за исключением трехметрового круга точно над лампой, но и фанерные стены до самой двери. На деревянном полу, также покрытом льдом, лежали тела людей. Возможно, лед был и под ними.

За свою жизнь Дроздов перевидал много и знал, как выглядят покойники, и вот теперь перед ним снова лежали трупы. Глядя на эти безжизненные тела, бесформенной кучей громоздящиеся на грудах одеял, пледов, покрывал и мехов, Дроздов не сомневался, что не сумеет отыскать здесь хоть одно бьющееся сердце. Расположенные тесным полукругом в дальнем от входа углу, они выглядели невозмутимо спокойными и неподвижными, словно став частью этого мертвого пространства.

Посадив Зубринского у стены, Рукавишников сбросил со спины свой багаж, вытащил печку и, сняв варежки, принялся доставать сухой спирт. Тяжкороб поплотнее притворил дверь, оттянул лямки рюкзака и устало уронил на пол запас концентратов.

Рев шторма снаружи и шипение керосиновой лампы внутри только усиливали ощущение безмолвия, и грохот упавших банок заставил их вздрогнуть. Он заставил вздрогнуть и одного из мертвецов. Человек, лежащий ближе других к Дроздову у левой стены, неожиданно пошевелился, потом перевернулся на другой бок и сел, обратив к ним изможденное, обмороженное, в пятнах жутких ожогов лицо с неровными клочьями длинной темной бороды. Недоверчиво уставившись мутными, покрасневшими глазами, он долго, не мигая, рассматривал их, потом с трудом, покачиваясь и явно страдая от боли, поднялся на ноги. Его запекшиеся, растрескавшиеся губы растянулись в подобии улыбки.

– Долго же вы сюда добирались. – Хотя голос был хриплым и слабым, но можно было понять, что он явно принадлежал волжанину. – Позвольте представиться – Дмитрий Кожевников, радист.

– Выпьешь? – спросил Дроздов.

Человек снова улыбнулся, попытался облизать покрытые коркой губы и кивнул.

Добрый глоток спиртного исчез у него в глотке, как в пропасти. Он перегнулся пополам, надрываясь от кашля, из глаз у него хлынули слезы, но когда он снова выпрямился, то буквально ожил: затуманенный взгляд просветлел, а на бледных, впалых щеках проступил чуть заметный румянец.

– Если у тебя такая манера здороваться, дружище, – заметил Кожевников, – то недостатка в приятелях у тебя не будет… – Он снова пригнулся и потряс за плечо лежащего на полу соседа. – Саш, подымайся, у нас гости, а ты дрыхнешь.

Растолкать Александра оказалось не просто. Его пришлось как следует потрясти, чтобы он проснулся. Но затем, когда очнулся, то довольно резво вскочил на ноги. Это был круглолицый увалень с голубыми фарфоровыми глазами, который, несмотря на такую же, как у Кожевникова, щетину, вовсе не казался изможденным, хотя веки у него покраснели, а на носу и губах виднелись следы обморожения. Глаза расширились от изумления, в уголках глаз появились приветливые морщинки. Александр Григорьевич Дитковский, как Дроздов вскоре понял, умел быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам.

– Гости? – В его густом голосе явственно звучал сильный южнорусский акцент. – Что ж, заходите, гостям мы всегда рады.

– Мы не представились, – сказал майор. – Доктор Дроздов, а это…

– Вот как? Доктор? Так мы коллеги? – прервал его Дитковский.

– Вы – тоже доктор?

– Совершенно верно. Штатный врач с буровой.

– Понятно. Это старпом Тяжкороб с подлодки «Гепард»…

– С подводной лодки? – Дитковский и Кожевников переглянулись, потом снова уставились на них. – Вы подводники?

– Потом я вам все объясню… Это торпедист Рукавишников, радист Зубринский.

Дроздов взглянул на лежащих людей, кое-кто при звуке голосов заворочался и даже привстал на локтях.

– Как дела у них?

– Трое здорово обгорели, – ответил Дитковский. – Остальные сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все, что им нужно, – это тепло и хорошее питание, через несколько дней оклемаются. Я заставил их вот так лечь в кучу, чтобы было теплей.