Счастье с третьей попытки - Галина Владимировна Романова

– Ох господи!

Зина суеверно перекрестилась. И даже сделала попытку всхлипнуть, чтобы должным образом поскорбеть о Хилом. Но получилось так себе, и она замолчала.

– Вот тебе и господи, – обронил Рогов, глянул на нее через плечо. – Иди внедри, Зинуль. Помяни, что ли, приятеля. Ты же с ним того…

– Чего того? – Она испуганно выпрямилась, округлила глаза. – Чего того-то, Стасик?! Чего говоришь-то?! В нем здоровья-то на раз в туалет сходить! Чего я могла с ним того-то?!

– Ну-у, не знаю, но что-то такое крутилось меж вами. – Рогов пальцами покрутил в воздухе. – Дружба не дружба, любовь не любовь… Что-то такое висело. Ты прямо напрягалась вся, когда он тут появлялся. Он расцветал. А? Не прав, скажи?

– Просто… – Зина опустила глаза, зная, как безошибочно мог Рогов читать всякие паскудства по взглядам. – Жалела его. Иной раз и приголубишь. Жить-то ему оставалось…

– Вот-вот, значит, я не ошибся. – Рогов оскалился в мерзкой ухмылке, хлопнул по столу. – Иди, говорю, сюда, помяни. Ну!

Зина послушно сползла с табуретки, подошла к столу, не присаживаясь, выпила залпом рюмку водки. Смахнула с тарелки кусок сыра, закусила. На глазах выступили слезы, потому что водка пошла колом. Не шла в горло за помин души Коли.

Коля, Коленька…

Она вспомнила его худосочную фигуру, надсадный кашель, невероятно жадный взгляд, которым тот осматривал ее голое тело, вспомнила глупые мечты о крымском курорте, и ей сделалось его так жаль, что она всхлипнула уже по-настоящему.

Он был очень одиноким – этот больной насквозь мужик. И садился-то зачастую от одиночества. Потому что ни одной твари на воле был не нужен. С ней сошелся на короткой ноге и то поначалу из-за дела. Это потом уже она его пригрела от не хрена делать. А поначалу из-за дела, да…

– Как он помер-то? Где? – спросила Зина, наливая без спроса себе вторую рюмку. – Дома, на улице? Легкие? Желудок?

– Пристрелили его, Зинуля. Пристрелили, как собаку. И швырнули на обочине. Так-то. – Рогов потер затылок, в который будто кто кол всадил, так там противно болело.

– Как пристрелили? – Зинкины глаза округлились по-совиному, рука с рюмкой замерла возле рта. – Как это пристрелили, Стас?! Что значит, пристрелили?! Он же твой человек! Кто посмел?

– Хотел бы я знать, – скрипнул Рогов зубами, прищурил в ее сторону глаза. – А говоришь, ничего меж вами, Зина. А как переполошилась. Ну! Признавайся, было чё, нет?

Рогов уже не шутил, вопросы задавал серьезным тоном. Начать врать, значило, нарваться на проблемы. А их он зачастую решал посредством ствола, которым владел виртуозно.

– Ну, было пару раз, Стас. Чего такого? – Зина мелкими глотками цедила водку, наблюдая за хозяином взглядом нашкодившего домашнего животного. – Ты же не запрещал.

– У него, у тебя?

– Чего? – не поняла Зина, хмель на тощий желудок взял быстро, в голове зашумело.

– Где случки-то ваши проходили? У него или у тебя, спрашиваю?! – Рогов тяжело опустил кулак на стол, его рюмка с ложкой звякнули. – Хватит дурочку включать, Зина!

– А-аа, вон ты о чем. – Она с облегчением тряхнула головой, привычно повязанной косынкой. – Так и у него было, и у меня раза два. Когда Венька мой в ночную уходил.

Венька был ее сыном – меланхоличный никчемный увалень, к сорока годам так и не женившийся и не сгодившийся ни на одно путное дело. Ни государство из него нормального человека не смогло воспитать, ни мать. Пару раз, брав его на дело, она едва не засыпалась. Надавала ему потом по толстой ряхе и велела устраиваться на работу. Хоть куда-нибудь! Венька выбрал место сторожа неподалеку от дома. Зарабатывал чуть больше десяти тысяч. Раз в неделю ходил в баню, там же надирался до чертей, покупал шлюх, и, кажется, совершенно был счастлив. Матери, когда она пыталась его как-то встряхнуть, всегда говорил:

– Лучше я буду так никчемно жить на воле, чем барствовать на нарах.

Но при всем при этом Венька не брезговал принимать из ее рук материальную помощь. Порой наглел так, что у Зины зубы сводило от желания наказать свое чадо как-нибудь пострашнее. Потом одергивала себя. И глядя на одинокого Колю Хилого, говорила себе, что такой сын лучше, чем никакого. Венька вот в последнее время ничего, начал исправляться, стал выполнять кое-какие ее мелкие поручения. И вполне успешно, кстати.

– Где он жил? – спросил Рогов, опрокидывая очередную рюмку водки. – Знаешь?

– Ну… На Приморской, в старом доме двухэтажном. Номера не помню. Но такой желтый, торцом к набережной.

– Понял, – кивнул сосредоточенно Стас. – Квартира какая?

– Второй этаж, дверь прямо. Подъезд крайний от набережной. А чё, Стас? Зачем тебе его хата? Там у него, как в берлоге, кроме мусора ничего нет. – Зинка хмельно хихикнула. – Не поверишь, на куртках, прямо на полу шуровали. Чё там брать-то?

– Не твое дело, – рявкнул Рогов, кивнул на газовую плиту. – К обеду щей навари, поняла? Больше чтобы всякой английской дрянью меня не кормила! Выгоню к чертям собачьим, Зина!

Это он, конечно, погорячился. Выгонять он ее не собирался. Заменить было некем. Приличные бабы в его бандитский дом, узнав о роговской репутации, работать не шли. А среди боевых подруг Зинка, пожалуй, самая надежная. Только вот что-то взгляд ее поплыл, когда про Колю он спрашивал. Неспроста, Зина, неспроста. Ох, не дай бог, что-то скрыла от хозяина!

Опершись кулаками в край стола, Рогов медленно поднялся и на негнущихся от долгих тренировок ногах пошел назад в спальню. Там под пухлым одеяльцем ждала его прекрасная девчушка Алиска. Надо было ее уважить. И заодно гнев свой выплеснуть, который бушевал после утреннего известия. И уже потом, часа через два, он поедет навестить подвешенного к потолку за руки важного свидетеля, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. И не дай бог не удовлетворить тому Стасова любопытства. Не дай бог!

Стас должен знать, что такого знает этот самый Устинов, чего не знает он – Рогов. Чем он, интересно, его сможет удивить? Может, он его еще и помилует, а? А почему нет, если новости стоящие. Помилует и позволит умереть быстро, без мучений…

Машу Устинову, не раз меняющую фамилию из-за замужеств и не так давно вернувшую свою фамилию – девичью, справедливо считали сумасшедшей ее бывшие мужья. Она и сама иногда, анализируя свои поступки, находила в них что-то неадекватное. Зачем, скажите, выливать суп на голову мужчине, если он просто попросил в следующий раз класть в него меньше моркови? Зачем бить о стену флакон с подаренным ею одеколоном, которым он вдруг перестал пользоваться, потому что чихал непрерывно?

Второй бывший супруг, сегодня утром позвонивший ей и попросивший купить по дороге лекарств от аллергии для младшего сына, сразу что-то заподозрил по металлическим ноткам, прорезавшим ее спокойный голос.

– Машка, не дури! – вдруг попросил он после того, как три раза зачитал ей замысловатое немецкое название.