Порочные - Мира Вольная

И будто из-за моего прикосновения… Будто оно придает оборотню сил, Артур отшвыривает от себя Марка, потом меня.

Меня протаскивает по полу, впечатывает в ножку долбанной железной полки, опаляет спину, вышибает из груди весь воздух. Спазм диафрагмы.

Я моргаю, поднимаюсь, в голове гудит, какой-то шум, как на лестнице общежития сквозь дверь.

Первое, на что натыкается взгляд — на развороченный тонометр. Он разбит чуть ли не в крошку, манжета разодрана пополам, валяется на полу дохлой недоразвитой змеей черная трубка.

Я поднимаю взгляд выше, к источнику шума, и…

И вижу, как Джефферсон и Артур дерутся.

Арт не похож на себя, глаза меняются каждую секунду: то темнеют, то светлеют, верхняя челюсть изменилась, выдается вперед, наполовину изменились зубы. Руки покрыты частично шерстью, частично кожей и слизью. Правая — совсем как волчья лапа, левая — только на половину. Сзади из шеи торчат позвонки. Серо-белые тоже в слизи.

Арт скалится, из его горла вместо рыка вырывается какое-то бульканье вперемежку с хриплым свистом — гортань все еще перестраивается. Волк нападает на Марка, в его взгляде нет ничего, кроме страха и ярости, желания убивать.

Он передвигается странными скачками. Короткими и мелкими, потому что ноги тоже не полностью изменились. Одежда порвана и висит обрывками. Лицо нарисованного Барта Симпсона измазано кровью, кажется, что в мелькнувшем на миг мультяшном глазу лопнули все сосуды.

Я осторожно поднимаюсь на ноги, стараясь не шуметь, засовываю руку в сумку, не отрывая взгляд от дерущихся.

Маркус не нападает, почти не отмахивается, словно боится ответить, осторожничает, стараясь зайти сбоку, чтобы схватить Колдера, чтобы не подпустить его ко мне. Закрывает меня от Арта своей спиной, отталкивает ближе к лестнице. Джефферсон даже не изменился.

А я наконец-то нахожу нужную ампулу: у нее перфорация на кончике, ее легко опознать. Потом достаю шприц.

Марк что-то кричит Арту, приказывает. И из горла оборотня вырывается скулеж. Тягучий и пронзительный, а потом снова рык.

Смотреть на это гораздо больше чем просто неприятно. Собственный зверь внутри почти в смятении. Волчица готова выть из-за это растерянности и собственной беспомощности. Ей страшно и отчаянно неправильно.

Я слышу их дыхание, слышу глухие звуки ударов, как царапают когти Артура пол.

Ломаю кончик, набираю раствор и сжимаю шприц в руке до побелевших костяшек и впившихся в ладонь когтей…

Мне не впервой, в центре чего только не происходит.

…и только сейчас замечаю, что мои руки покрыты кровью почти до локтя.

У меня есть только одна попытка. Короткий миг.

Я перехватываю шприц удобнее и жду. Жду, когда Колдер повернется хотя бы боком, когда Маркус немного сдвинется.

Жду.

— Маркус, слева, — вскрикиваю я. И это на удивление работает. Джефферсон отклоняется, я проскальзываю между ним и Артом и всаживаю в бедро Колдера иглу.

Пальцы на миг задевают обнаженную ногу, и меня снова пронзает жаром и… чем-то странным, огромным, непонятным, ядовитым. Чем-то чужеродным.

Арт ревет в ярости, снова отшвыривает меня в стену. Глухой звук удара затылка о кирпич, и прежде чем закрыть глаза, я слышу рычание Маркуса, чувствую его зверя, его силу, вижу, как он меняется, как мгновенно впечатывает Арта в пол, бьет. Один удар. Очень страшный удар.

А потом перед глазами все расплывается, и я проваливаюсь в ночное небо. Только в этот раз без звезд.

— Как Арт? — вопрос сорвался с губ, стоило мне открыть глаза. Я пробыла в отключке не больше десяти минут. Лежала в гостиной на диване, и старые пружины неприятно впивались в задницу. Марк сидел рядом на полу, хмурился и пялился в пустоту перед собой. От звука моего голоса он вздрогнул, но головы так и не повернул.

Затылок немного побаливал, сильнее беспокоили руки. Кровь уже свернулась, и теперь раны от когтей Колдера просто саднило. Сильно саднило. Почти нестерпимо.

— Наверху. Без сознания, — глухо и отрывисто. Джефферсон странно тянул слова, как будто ему сложно было вспомнить их значения. Как будто их смысл доходил до оборотня в процессе их произношения. — Ты пострадала.

Фраза — хреновая сама по себе, но еще хуже то, как Маркус ее произнес. Он не орет, и это тоже хреново.

Я села, подняла руку к затылку. Крови нет, а вот шишка будет. Уже набухает. Джефферсон не пошевелился, не произнес ни звука. А я не знала, что ему сказать. Да и нужно ли…

Злость оборотня ощущалась как тобаско, угодившее в глаз, хотелось умыться и бегать по потолку. А еще хотелось шоколада. Сил на Артура ушло много.

— В сумке лежит шоколад, можешь…

Маркус резко поднялся, оборвав на полуслове, и прошел на кухню.

— …принести, — договаривала уже в широкую спину.

М-да.

— Как-то все не очень получилось… — проговорила, когда Джефферсон вернулся с плиткой в руке.

— Не очень?

— …но могло быть и хуже, — все-таки закончила мысль. Маркус остался стоять надо мной, скрестив на груди руки, глядя, как суровый папочка на дочь, впервые пришедшую домой под утро.

Больше Джефферсон никак не отреагировал, стоял и смотрел, как я разворачиваю и впиваюсь зубами в шоколад. Его злость понемногу стихала, выветривалась, словно запах косяка от сквозняка.

Он большой мальчик, должен справиться с тем, что произошло. Остальные же как-то справлялись. А после того, как я закончила с подзарядкой, вдруг сел рядом на диван.

Волчица, разбуженная и взбудораженная необходимостью изучить Колдера, активно завозилась внутри, выгибая спину и подставляя шею.

Что, милая, ждешь, что он тебя пожалеет и из жалости трахнет?

А потом что с этим делать будешь?

Я с трудом подавила желание прикрыть глаза и вдохнуть поглубже и вздрогнула, когда Маркус вдруг взял меня за руки.

А потом с каким-то абсолютно тупым оцепенением смотрела, как волк наклоняется над правым запястьем.

— У меня в сумке есть все… Не надо… — пискнула.

— Да? — Марк остановился, посмотрел на меня исподлобья. — И сколько уйдет времени на заживление с этим твоим «всем»?

— Завтра все будет в порядке, — кивнула, чувствуя, как вязну во взгляде оборотня. Ощущая, как пальцами он водит по тонкой коже с другой стороны. Просто водит. Медленно, едва касаясь, будто стараясь проследить вены. Осторожными круговыми движениями. А у меня мозг из уха вытекал, и в горле пересохло.

Он же, мать твою, ничего не делает. Вот вообще ничего. Как и сегодня утром.

— Вечером ужин в большом доме, и ты обещала заглянуть к Анне, как ты будешь объяснять свои руки?