Тетя Ася, дядя Вахо и одна свадьба - Маша Трауб

– Хорошо, – согласилась Нина с ужасом.

– А почему она рисовать будет? – спросила мама девочки.

– Она еще лучше меня рисует, – ответила ей Ляля.

– Ладно, пусть рисует. Только скажи ей, пусть красиво рисует!

Мама ушла, и Нина начала рисовать портрет. Ляля сидела рядом и смотрела на море.

– Ну, как-то так, – сказала Нина, показывая портрет девочке и художнице, когда закончила.

Ляля улыбнулась и опять уставилась на море.

– Мне не нравится! – скуксилась девочка.

Тут же подбежала ее мама:

– Что не нравится? Скажи!

– У меня короны нет! Когда эта тетя вчера Наиру рисовала, она ее с короной сделала, как принцессу, а я без короны!

– Сейчас я тебя тоже принцессой нарисую. – Ляля взяла у Нины карандаш.

Через три минуты на них с листа бумаги смотрела девочка с белокурыми локонами, диадемой на голове, жемчугами на шее, с огромными голубыми глазами и в пышном платье.

– Ну а теперь нравится? – спросила у девочки Ляля.

– Да, хороший портрет. Очень похожа, – ответила довольно мама.

Нина смотрела то на Лялю, то на девочку и вообще отказывалась что-либо понимать. Она нарисовала кареглазую, черноволосую девочку, живую, не красивую, но очаровательную. Какое отношение имела пучеглазая принцесса-блондинка, которая усилиями Ляли смотрела на них с холста, к этой девчушке, было совершенно непонятно. Место девочки заняла следующая малышка, и Ляля сделала точную копию первого портрета – опять блондинка с диадемой в волосах. Девочка от восторга прижала портрет к груди.

– Ляля, что вы делаете? – спросила Нина, которая стояла за ее спиной и не понимала, что происходит.

– Работаю, – ответила Ляля. – Это просто работа. А ты что думала? Мои пейзажи здесь никому не нужны. Вон, посмотри, в папке лежат.

Пока Ляля рисовала очередную принцессу, Нина рассматривала рисунки. Ляля была, безусловно, талантлива, но ее морские пейзажи и вправду здесь были никому не нужны – мрачные, грязные, больные. Здесь было все то, чего не хочется видеть, чего не замечаешь, как не замечает «замыленный» взгляд – бревна и мусор, плывущие в морской воде, заплеванная, загаженная галька, мужчина, почесывающий причинное место, мальчишки, таскающие лежаки, бабка, согнувшаяся под тяжестью кульков с семечками и кукурузой. Все было страшным, грязным, мучительным и каким-то беспросветным. От рисунков веяло такой тоской, таким надрывом, что Нине захотелось захлопнуть папку, чтобы ничего этого не видеть, не знать, не понимать, не вспоминать. Здесь было то, от чего она убегала в Москву. То, что не хотела больше видеть.

– Правда никому не нужна, – сказала ей Ляля. – Тебе нарисовать, что ты рыцарь? – спросила она у мальчика.

– Нет, я хочу быть Человеком-Пауком, – ответил очередной «клиент».

Ляля покорно нарисовала маску и костюм, да так, что от мальчика ничего не осталось.

– Мам, смотри, я Человек-Паук! – закричал радостно мальчик. Мама так же радостно отдала Ляле деньги за портрет.

– Не могу, у меня руки трясутся. Не всегда. Но все чаще и чаще, – пожаловалась Ляля Нине. – А ты почему вернулась?

– На свадьбу Натэлы приехала, – ответила Нина.

– И зачем?

– Не знаю.

– Ты мне всегда нравилась, – улыбнулась Ляля. – Вот вернешься домой, уедешь отсюда, тогда поймешь, зачем приезжала.

– Наверное… – согласилась Нина. – А женщины тоже просят нарисовать им корону?

– Нет, – совершенно серьезно ответила Ляля. – Им главное, чтобы нос поменьше был.

Нина хотела спросить у Ляли, как она живет, как ее кошки, но та ушла в себя, разглядывая линию горизонта. Через минуту перед ней сидела очередная «принцесса», жаждущая портрета.

Нина пошла по набережной в сторону дороги. Она многого не узнавала, шла туда, куда несла ее толпа, но, увидев маршрутку, побежала. Почему-то она знала, что именно эта маршрутка, остановившаяся прямо на углу улицы, довезет ее до дома. Она залезла в машину и протянула деньги водителю. Тот даже не обернулся.

– Садись уже давай! – крикнула Нине женщина и похлопала по сиденью рядом с собой.

Нина села рядом, тут же вспомнив, что деньги нужно отдавать в конце поездки, когда выходишь.

– Ты не местная, что ли? – спросила женщина.

– Местная, только давно не была, – ответила Нина.

– Сейчас все живут где хочешь, только не дома. А знаешь, как наши бабки говорили? Живи в доме, тогда он не рухнет! Вот что главное. – Женщина повернулась к окну.

Нина доехала до поворота, отдала деньги и пошла пешком к дому. Около подъезда сидел Рафик.

– Дедуля, почему мне не позвонила? – окликнул он ее обиженно.

– На маршрутке доехала, спасибо.

– А позвонить рука отвалится? Я же волнуюсь, и Ася волнуется!

На его голос, как по команде, во всех окнах появились женские силуэты. Занавески отодвигались, и соседки выглядывали из окон.

– Это Нина к Асе вернулась, – сообщали они то ли Нине, которая с ними здоровалась, то ли себе.

– Ну где ты ходишь? – Крестная ждала у подъезда.

– С Лялей разговаривала, – ответила Нина.

– Ой, она совсем с ума сошла! Даже рисовать разучилась! Если когда и умела… Представляешь, она тут внучку Вали так нарисовала, что родная бабушка девочку не узнала! Голубые глаза, волосы белые, да еще корону пририсовала. Ну ты представляешь?

– Представляю…

– Что ты представляешь? Это ты не видела внучку Вали! Там такая девочка! У нее такой нос! Такие брови! А месяц назад у нее вши завелись, так Валя ее побрила. Я считаю, правильно сделала, волос хороший вырастет. Но Валя ее плохо побрила – бритва старая. Клоки торчат из головы. А Ляля ее с кудрями белыми нарисовала! Вот скажи мне, это разве смешно? Зачем так девочку обижать?

– А Вале портрет понравился? – уточнила Нина.

– Конечно, понравился. Еще как понравился! Она его на стену повесила!

– Поэтому Ляля так и нарисовала.

– Не поняла я сейчас тебя…

– Пойдемте спать, теть Ась, я с ног валюсь.

– Пойдем, на́ тебе фонарик.

– Я и телефоном могу посветить. – Нина включила телефон.

– Слушай, какая ты умная. Я бы ни за что не додумалась телефоном! – Тетя Ася смотрела на Нинин светящийся телефон, как на чудо.

Нина легла на кровать тети Аси и тут же провалилась в сон. Крестная заходила, включала вентилятор, закрывала окно, убирала со стола, смотрела телевизор. Нина ничего не слышала. Сон был глубоким, таким, как в детстве, когда она засыпала в главной комнате в квартире, которая в зависимости от времени суток была и ее комнатой, и спальней, и столовой. Стол раздвигался, диван раскладывался, но Нина всегда засыпала в кресле, откуда мама переносила ее на руках в маленькую кладовку, где помещались только матрас и полки, сооруженные дядей Вахо. Ни у кого не было такой комнаты, «своей», самой настоящей, только у Нины. Она не помнила, как засыпала, но всегда просыпалась на своем матрасике. Мама говорила, что ее невозможно разбудить, слоны могут ходить, Нина не проснется.