Возмездие Эдварда Финнигана - Берге Хелльстрем

Вернон осмотрел длинный ряд металлических клеток.

Все, кто сидел здесь, знали свой приговор.

И вели отсчет. Что им еще оставалось? Они ждали, просили то о помиловании, то о новом переносе даты, но никуда не выходили, сидели там, где сидели, и ждали — дни, месяцы, годы.

Вернону пора было домой. Его дежурство закончилось четыре часа назад. В это время он уже обычно направлялся в «Софиос», где ел блинчики с черникой, а потом шел окольной дорогой по Мерн-Риф-драйв и, проходя мимо того дома, всякий раз заглядывал в их кухню, и ему становилось теплее, когда он мельком видел ее спину. Да пожалуй, к этому времени он бы уже добрался до своего дома на окраине городка, а возможно и спал, по крайней мере, уже бы лежал в кровати с непрочитанной утренней газетой на соседней подушке.

Вернон Эриксен медлил сознательно.

Скоро.

Скоро он пойдет.

Уорден, вызвав его в свой кабинет, застал Вернона врасплох. Они редко разговаривали, хотя хорошо знали друг друга, — пока все шло своим чередом, у них не было необходимости встречаться.

Но уже по его звонку чувствовалось: что-то не так.

Голос Уордена был напряженным, каким-то чересчур четким, словно он был встревожен и пытался скрыть это, стараясь, чтобы никто ничего не заподозрил.

Уорден улыбнулся Эриксену и пригласил пройти в свой просторный начальнический кабинет — кожаный диван, стол для совещаний, большое окно, размером как два, с видом на главный тюремный вход, — предложил фрукты и мятное печенье и, отведя взгляд, словно для того, чтобы собраться с духом, спросил, как долго, собственно говоря, Вернон работает начальником охраны тюрьмы Маркусвилла, в Death Row исправительного учреждения Южного Огайо.

— Двадцать два года, — ответил Вернон.

— Двадцать два года, — повторил Уорден, — это изрядный срок. А ты их всех помнишь, Вернон?

— Кого это «всех»?

— Ну, тех, кто сидел здесь. В твоем отделении.

— Да. Их я помню.

Уорден постучал пальцами по листку бумаги, лежавшему перед ним на письменном столе. На листке было что-то написано. Именно из-за этого Вернона и позвали. Пальцы скользнули вдоль края листа, Вернон попытался разглядеть, что там написано, но буквы были слишком маленькими, чтобы прочитать их вверх ногами.

— Их прошло тут больше сотни за твой срок, Вернон. Кого-то освободили, кого-то казнили, но большинство только ждало своей участи. Неужели ты помнишь их всех?

— Да.

— Почему?

— Почему?

— Мне любопытно.

Эта бумага. Вернон наклонился вперед, ему хотелось прочесть, что в ней, но ничего не получилось, мешала рука Уордена.

— Я помню их, потому что работаю здесь охранником. Моя задача — заботиться об этих людях и пытаться исправить их. Я заботился о них. Кроме них, у меня никого почти и не было.

Уорден снова предложил ему фрукты, Вернон поблагодарил и отказался, но взял еще одно печенье и дал ему растаять во рту — после второго он начал понимать, к чему клонит начальник.

Он не был к этому готов.

Хотя и должен был бы.

— Тогда ты, наверное, помнишь, — сказал Уорден, — заключенного, которого звали Джон Мейер Фрай?

Возможно, Вернон тяжело вздохнул или заерзал на этом кожаном диване, трудно сказать наверняка, вопрос застал врасплох, Вернон выслушал его и, как мог, попытался отразить. В этот момент ему сложно было увидеть себя со стороны, все происходило у него внутри: в груди что-то сжалось и стало трудно дышать.

— Конечно. Как сейчас. Я хорошо помню Джона Мейера Фрая.

— Отлично.

— И?

— Сколько человек, Вернон, скончались здесь, не дождавшись казни?

— Немного. Такое случалось. Но их было немного.

— Джон Мейер Фрай. Когда он умер? Не помнишь ли ты каких-то особенных обстоятельств?

— В каком смысле особенных?

— В каком угодно.

Вернон попытался использовать паузу, возникшую, пока он делал вид, что задумался, он попытался сосредоточиться, собраться с мыслями, найти тот ответ, который он заучил.

— Нет. По-моему, не было там ничего особенного.

— Не было?

— Он был ведь молод, верно? Смерть молодого человека всегда кажется чем-то из ряда вон. А так — больше ничего.

— Ничего?

— Нет.

— Ты понимаешь, Вернон, похоже, у нас тут возникла небольшая проблема. Час назад я разговаривал с одним человеком по имени Кевин Хаттон. Из ФБР в Цинциннати. У него есть несколько вопросов.

— Да?

— Он, например, спрашивал, кто признал Фрая мертвым.

— Почему?

— Он также интересовался, где находится протокол вскрытия тела Фрая.

— Зачем ему?

— Я сейчас объясню, Вернон. После того как мы вместе, ты и я, подумаем, кто мог признать его мертвым и где находится протокол вскрытия. Поскольку ФБР нигде не нашло этих бумаг.

Возможно, Вернону Эриксену следовало бы взять еще одно печенье. И посмотреть некоторое время в большое окно. Но как только все прояснилось, когда Уорден объяснил причины интереса ФБР, он вежливо поблагодарил, попросил разрешения вернуться, если вспомнит что-нибудь, и медленно спустился по лестнице в Death Row.

Ряд металлических решеток все еще был на месте.

По крайней мере, он не выдал себя.

От неработающего обогревателя тянуло холодом.

Вернон снова сердито зыркнул на один из них и пнул его черным сапогом. Надо поскорее пойти домой, уже несколько часов, как его смена кончилась.

Вот только пройдет по тому коридору мимо восьмой камеры.

— А ты их всех помнишь, Вернон?

— Кого это «всех»?

— Ну, тех, кто сидел здесь. В твоем отделении.

— Да. Их я помню.

Он, как обычно, остановился перед решеткой, посмотрел на пустую койку.

Но не улыбнулся, на этот раз — нет.

А ночка, поди, выдастся долгой.

Эверт Гренс понял это примерно на середине идиотского рапорта американского полицейского ассистента. Такое чувство появлялось у него несколько раз за год, когда занудные рутинные расследования превращались в нечто иное. Последний раз такое произошло прошлым летом, когда проститутка из Литвы взяла заложника и попыталась взорвать морг, и позапрошлым, когда один папаша взял исполнение закона в свои руки и застрелил убийцу дочери.

И вот теперь снова — то же чувство.

Поскольку в прошлом Шварца обнаруживалось немало странного, поначалу не замеченного комиссаром.