Не опали меня, Купина. 1812 - Василий Костерин

На удивление родне Жужанна скоро поднялась с постели. Радости в семье не было предела. Прошло недели две, и Жужанна опять слегла. Тогда она поведала матери, что в болезни дала обет подарить иконе свое колье, но, выздоровев, пожалела украшение и начала думать о том, как бы принести в дар Деве Марии что-нибудь другое взамен. И тогда болезнь вернулась. Девушка со слезами просила отнести колье и подвесить его к образу Девы Марии Снежной. Так и сделали, а Жужанна в скором времени окончательно выздоровела.

И ещё одну историю, связанную с этой иконой, рассказал капитан Удварди. Говорили, что в Мако икону принесли из Сегеда, который стоит на реке Тиссе. Однажды турки (значит, это случилось в шестнадцатом веке, уточнил он) снарядили большой корабль с награбленным в Сегеде добром, потому что по Тиссе можно попасть в Дунай, а там в Чёрное море. Когда они хотели уже отплыть от причала, корабль начал тонуть. Испугавшись и думая, что они перегрузили корабль, турки начали сбрасывать с него, что попалось под руку. Один житель города, оказавшийся там, среди брошенных вещей нашел свёрнутую в рулон картину. Расправив её, он увидел, что это знаменитый образ Девы Марии Снежной, который вырезали из рамы. Он незаметно унёс его с собой, но, опасаясь обысков и преследований от турок, спрятал полотно в болоте. Прошло несколько десятков лет, кажется, восемьдесят. И вот однажды какой-то турок пришёл к тому болоту, чтобы напоить лошадь. В одном месте конь упал на передние колени и начал бить копытом по воде и грязи, пока оттуда не вылетело на сухое место изображение Девы Марии. Турок, поражённый свершившимся на его глазах чудом, подарил совершенно чистый и невредимый образ первому попавшемуся навстречу жителю Сегеда. Тот сразу узнал знаменитый заалтарный образ и после освобождения от турок отнёс образ Девы Марии во францисканский монастырь в Нижнем городе.

Кстати, один тамошний монах сказал, что корабль был нагружен по всем правилам, а начал тонуть потому, что Дева Мария не захотела покинуть Сегед. А почему эту икону называют Снежной, капитан Удварди не знал. Зимой в Венгрии снег выпадает довольно редко. Но зато он вспомнил, что икона эта — копия знаменитого образа Богородицы из церкви Санта Мария Маджоре в Риме. Вольфганг слышал что-то об этом древнейшем храме Вечного города, но об иконе не мог сказать ничего[47].

Но вернусь в Комаром, в незабываемую крепость. Капитан Удварди взял на себя роль настоящего сыщика или следователя, chargé de l'enquête. Причём делал он свою работу тактично и незаметно. Через некоторое время он сообщил нам, что после многочисленных разговоров и проверок в среде врачей и офицеров из подозреваемых осталось только четыре известных человека: он сам, капитан Вольфганг, слуга Ганс и денщик Шандор. Нас с Жаном-Люком он, естественно, исключил. Я тогда подивился, что он оставил в этом кратком списке себя, но Удварди ответил, что список должен выглядеть именно так, потому что мы тоже имеем право подозревать и расследовать.

Однако вместе с иконой я потерял волю и только ждал, что же будет дальше. Мне даже в голову не приходило начать поиски иконы на свой страх и риск. И в глубине души я был почему-то уверен, что икона ко мне вернётся.

Однажды капитан мимоходом заметил, что он подозревает Ганса. Как-то ночью его денщик Шандор случайно выследил слугу капитана Фрайтага, когда тот пробирался в глухое, полузабршенное строение, предназначавшееся для хранения муки, сахара и соли. Когда Ганс открыл дверь и юркнул в какое-то тёмное помещение, Шандор начал подкрадываться к двери. Но вдруг она распахнулась настежь, и оттуда вместе со вспышкой ярко-оранжевого огня вылетел, спотыкаясь, Ганс. Схватившись за голову, он, как безумный, бросился улепётывать вдоль рва. Денщик капитана Удварди заглянул в обширный пустой склад, походил там, но не обнаружил никакого огня и по возвращении рассказал всё своему господину.

Прошло около недели. Добровольный сыщик Удварди, как мы с Жаном-Люком между собой его называли, при всяком удобном случае дружески разговаривал с Гансом, но по ночам, не жалея времени и сна, следил за слугой капитана Фрайтага. И вот наконец его старания и терпение были вознаграждены. Ганс опять пошёл к тому складу, на который указал Шандор, и история повторилась: через пару минут он, как пробка из шампанского, вылетел через дверь, но побежал не вдоль рва, а прямо на венгерского капитана. Налетев на него, он только и смог произнести: «Доктора! Штраус! Руки!» — и рухнул на землю.

Ганса принесли в лазарет. Очнувшись, он застонал от боли, умоляя смазать чем-нибудь ожоги у него на ладонях. Доктор Штраус, осмотрев его конечности, нашёл их вполне здоровыми, но Ганс кричал, что руки у него почернели по локоть, что они обуглились, что он не хочет, чтоб их ампутировали. Мы тоже не видели никаких ожогов, тем более обуглившейся кожи, и старались успокоить его, но всё было напрасно.

Наконец венгерский капитан спросил Ганса, куда тот ходил ночью. Ганс долго думал, натирая совершенно чистые руки какой-то жёлтой желеобразной мазью, полученной от доктора, попросил их забинтовать, а потом, решившись, поведал вот что. Когда, слушая наши разговоры, он понял, что икона украшена настоящими драгоценными камнями, то решил украсть её, тем более что комната моя не запиралась, а Новую крепость за два года он изучил, как свои пять пальцев. Выбрав момент, он унёс икону и спрятал её на складе под одним из стеллажей в куче мусора. Капитан Удварди выследил его, когда Ганс собирался вырвать из оклада на пробу хотя бы один камешек. Но как только слуга взял образ в руки, его опалило огненным светом, полыхнувшим прямо в глаза, и от неожиданности и страха он бросился наутёк. Ганс долго не решался ещё раз пойти за драгоценными камнями, но, осмелившись, получил ещё один урок. Во второй раз ему показалось, что от иконы изошёл яркий огонь, опаливший, даже обугливший ему руки по локоть.

Мы тут же повели Ганса на склад, он показал место, где схоронил образ Девы Марии. Я застыл перед иконой, не решаясь взять её в руки. Было страшно. Но Жан-Люк подтолкнул меня, и я осторожно поднял икону. Ничего неожиданного не произошло. Мы благоговейно маленьким торжественным шествием перенесли образ на его законное место в моей комнате.

Ганс начал ходить в костёл святого Андрея. Там он садился позади меня, что мне немного мешало, особенно, когда долетал его шёпот. Кстати, именно в Комароме я стал ходить в церковь. После мессы я выходил из храма, а Ганс продолжал сидеть, устремив глаза на запрестольный образ Девы Марии, губы его шевелились. Боль в руках у него медленно проходила, но мизинец на правой руке начал темнеть. Доктор Штраус сказал, что палец здоров, ампутация не нужна, а цвет пальца изменился по неизвестной причине. Особенно страшно выглядел чёрно-синий ноготь, но ни рука, ни палец не болели. Прислуживая нам вместе с Шандором, Ганс прятал его в перчатке. Если же он оставался без перчаток, то прикрывал палец подносом или держал руку за спиной. Потом уже одна сестра из лазарета сшила ему на мизинец несколько колпачков из байки телесного цвета, чтобы он мог их менять.