Коммунальные конфорки - Жанна Юрьевна Вишневская

болото, дождь усиливался и нещадно колотил по плащ-палатке.

Алик изо всех сил пытался восстановить в памяти карту, но, увы, ни обещанного поворота, ни заброшенного блиндажа, «от которого рукой подать», он не заметил. Надо было возвращаться к развилке. Проклиная молоко, Платоныча и велосипед на обоих известных ему языках, Алик развернулся. И тут судьба сыграла с ним еще одну шутку: острый камень пропорол шину велосипеда, руль повело вправо, тело влево, и несчастный Алекс навернулся об корягу и затих.

А тем временем в поселке Платоныч поглядывал на часы. Даже если идти пешком, и то можно было уже сто раз обернуться туда и обратно. Машенька тоже проявляла беспокойство. Терпеливо прождав еще час, Платоныч договорился за бутылку с соседом, и на мотоцикле они рванули по следам незадачливого Алика. Матерясь и подпрыгивая на корягах и выбоинах, они добрались до развилки и остановились. Внимательный Иван ухватил взглядом хорошо заметный на влажной дороге велосипедный след, который уводил в сторону, строго противоположную кордону.

Минут через пять они увидели лежащий на дороге покореженный велосипед и следы ползущего тела. Чуть дальше тело, видимо, встало на ноги, но следы вели прямо к болоту. Мотоциклист протрезвел, а Платоныч похолодел. Долго они носились вдоль заросшего осокой и камышом рваного берега и не переставая орали. Отозвалось только глухое болотное эхо. Следы Алекса терялись на подходе к чавкающей трясине. Последний отпечаток сапога они разглядели на мшистой кочке метрах в трех от берега.

Потыкали зачем-то у берега палкой, но в само болото сунуться не решились. Как возвращаться домой и что делать дальше, было непонятно.

Наверное, надо было вызвать спасателей, а ближайший телефон был на кордоне.

Как доехали, Платоныч уже не помнил. На ватных ногах слез с мотоцикла, зашел в избу, еще не зная, куда звонить и что говорить, и увидел сидящего за столом Алекса в одежде с чужого плеча, но живого и почти невредимого. Только под левым глазом краснел свежепоставленный фингал.

– Твою мать, – осел на стоящее в сенях ведро Платоныч.

– Герр Иван, – представил хуторянам будущего родственника вежливый Алик. – А это герр Матвей, – указал он на несколько смущенного столь необычным обращением хозяина хутора.

Поскольку рот у Алика был набит, то «герр» прозвучало не очень прилично, но оба герра были так счастливы, что все живы и даже не слишком покалечены, что и не обратили внимания на столь фривольное обращение.

Ну, выпили, закусили, опять выпили.

Перебивая друг друга, Алекс и герр Матвей рассказали, что произошло с того момента, как Алекс навернулся с велосипеда, до появления на хуторе полумертвого от ужаса герра Ивана.

Оклемавшись после падения, Алекс понял, что на велосипеде с погнутой рамой и пробитым колесом он никуда не доедет.

Надо было двигаться пешком, только вот куда – непонятно. Аукать по-русски Алекс еще не научился, поэтому прокричал «помогите» на обоих языках и замолчал.

И вдруг отчетливо услышал коровье мычание. Раздавалось оно где-то за болотом. Алик уверенно шагнул с берега, зачерпнув сапогом студеную жижу, и, чертыхаясь, зашлепал по вязкой трясине.

Говорят, бог любит дураков и пьяниц. Так и непонятно, как Алексу удалось не провалиться и не утопиться, но факт остается фактом: мокрый, грязный, голодный, но целый и невредимый, да еще и с помятым, но вполне пригодным бидончиком он выбрался на березовый пролесок. Ориентируясь на знакомое мычание, Алекс приближался к околице.

С другой стороны, с ведром помоев для выгребной ямы, двигался старый дед Матвей.

От волнения незадачливый Алекс забыл русский язык и, протягивая грязный бидончик, с просительными интонациями произнес:

– Яйки, млеко, – и машинально почему-то добавил: – Брод!

Матвей окаменел и плеснул помоями себе на ноги. Мысленно повторил год своего рождения, имя, фамилию и число. На всякий случай открыл и закрыл глаза. Немец по-прежнему протягивал бидончик и даже полез в карман – за деньгами, но бывший рядовой Советской армии и нынешний пенсионер всесоюзного значения жест истолковал иначе и, покрепче ухватившись за кривую дужку, запустил ведро прямо в лицо улыбающемуся Алексу фон Шварцу.

Ну, потом разобрались, отмылись, извинились, а там и перепуганные гости нагрянули.

Долго еще сидели за гостеприимным столом, только сперва Машеньку предупредили, позвонили в поселковый магазин. Сын продавщицы сбегал, передал, что к вечеру будут. Наконец гости засобирались домой.

Перед отъездом вышли к ограде, к той самой березовой роще, откуда появился чудом спасшийся из болота Алик.

Для начала мая стояли удивительно теплые дни. Пронзительную тишину нарушал монотонный стук, напоминающий метроном или стук капели о подоконник. Гости недоуменно завертели головой.

Дед Матвей подошел к ближайшей березе. К влажному стволу была прикручена обычная стеклянная банка. С самодельного желобка стекал каплями березовый сок.

– Уже все, последние березкины слезки, – тихо сказал Матвей и протянул банку Алику.

Тот припал губами к краю и сделал глоток. Сладковатая жидкость приятно охладила охрипшее от криков о помощи горло. Отпив, он передал банку Платонычу. В тот день, почти через тридцать лет после войны, полурусский-полунемец Алекс фон Шварц, он же Алик, пил березовый сок из одной кружки с рядовым Матвеем Фроловым и капитаном Иваном Платоновым в знак окончательного примирения между двумя народами, и было это, возможно, не менее важно, чем глоток спирта из алюминиевой кружки, которую когда-то передавали друг другу лейтенант Алеша, пехотный капитан Александр, а может, и майор танковых войск Аликперов на улицах разрушенного Берлина.

Глава одиннадцатая. Ежик в авоське, или Как заикание может привести сначала к вселенскому позору, а потом к счастливому браку

Ежегодные попытки отдать меня в садик ни к чему хорошему не приводили: не отходив и недели, я заболевал, и меня тут же забирали домой. Возможно, стоило бы перетерпеть и дать мне заработать иммунитет, но слишком уж велика была опасность, что инфаркт бабушка и дедушка заработают быстрее. Так что я рос домашним ребенком, но при этом легко общался со сверстниками и не тушевался, общаясь со старшими детьми и даже взрослыми, за словом в карман не лез, а от уличных выражений краснел, но не слишком. Все-таки дедушкина и папина школа.

А уж на даче, в летние месяцы, когда бабушка и дедушка были по горло заняты хозяйственными делами, мне предоставлялось еще больше свободы. Условия, даже в фешенебельном Сестрорецке, были весьма скромными. Жили мы в частном секторе, за водой ходили к колонке, готовили на маленькой плитке, а стирали и вовсе вручную. Так что я не только целыми днями гулял с друзьями, но и помогал бабушке с дедушкой по дому.