Коммунальные конфорки - Жанна Юрьевна Вишневская

решилась на эксперимент. Подоконники быстро заполнились коробочками с ростками помидоров, огурцов и нелюбимых мной болгарских перцев. Дедушка доставал рассаду и семена на рынке. Периодически совершались набеги на магазин хозтоваров. В маленьком коридорчике между нишенкой и нашей комнатой складывались орудия начинающего садовода: лопаты, грабли, тяпки и даже цинковое ведро. Последнее было куплено для воды, но применялось в дальнейшем для совершенно другой субстанции.

Я с удовольствием ходил с дедушкой по магазинам, как будто этим мог приблизить лето. До сих пор помню запах обойного клея и хозяйственного мыла. На полках стояли сложенные одно на другое оцинкованные корыта, ведра, бидоны всех размеров, шайки, лейки. Посетители придирчиво выбирали лопаты, подбрасывая их на ладони и оглаживая черенки. Коричневые бруски хозяйственного мыла были сложены на манер средневековых замков или египетских пирамид.

Однажды я видел, как мужчина и женщина чуть не подрались из-за лопаты. Каждый тянул ее в свою сторону и норовил ткнуть ею соперника. Обстановку разрядил подвыпивший покупатель. Сначала он просто наблюдал за потасовкой, а когда дело дошло до крепких выражений, вдруг продекламировал на весь магазин:

Я тебя, дуру, лопатою

Ласково бил по спине,

Ты крикнула: «Черт полосатый!»

И улыбнулася мне.

Мужик отпустил черенок, жестом уступая женщине право на покупку. Та же, в свою очередь, смущенно поправляя мохеровый берет, пыталась всунуть лопату обратно в мозолистую руку покупателя. Так они и вышли рука об руку, для равновесия прихватив и грабли.

* * *

Как только сошел снег, мы поехали на разведку в «Яблочное». Настроение у всех было самое весеннее, вагон был набит не только дачниками, но и молодежью, выбравшейся на природу на входные. Кто-то вяло переругивался из-за места, бренчала гитара. Солнце било в замызганные окна электрички, мелькали названия станций, сменялись пассажиры, а за окном проносились леса Карельского перешейка с заплатами потерявшего зимнюю белизну снега и прорехами проталин, на которых поднимали головы первые подснежники и желтела мать-и-мачеха.

«Яблочное» ничем не отличалось от других садоводческих хозяйств.

Если посмотреть на любое садоводство с высоты птичьего полета, то земля в нем разбита на клетки размером в шесть соток. Перелетные птицы узнают родные края по направленным в небо задам огородников, трудящихся над грядками.

Сверху ландшафт напоминает гигантскую шахматную доску, да и страсти между фигурами, копошащимися на своих участках, разгорались в те времена нешуточные: ударники садоводческого труда, вспоминая бурную комсомольскую юность, боролись за урожай и поднимали целину. Чуть ли не вручную просеивали они мерзлую майскую землю. Бедные перегноем почвы Карельского перешейка, увы, не слишком плодородны, и чтобы вырастить достойный урожай, надо было их серьезно удобрять.

Если дедушка и бабушка смутно помнили основы земледелия и садоводства из своего детского и подросткового опыта проживания в местечке, то папа с мамой соприкасались с землей, только когда их отправляли на сельскохозяйственные работы в институте.

Конечно, они и покопали картошку, и заполнили не один грузовик тугими капустными кочанами, но как-то так сложилось, что больше всего они преуспели в сборе моркови. Бригадир Саша Иванов раздавал студенткам картонки с дыркой, куда следовало просовывать каждую морковку. Если проходила, то считалась маленькой и отбраковывалась в нестандарт, а вот корнеплод, не пролезавший в дырку, именовался стандартом. Стандарт и нестандарт рассортировывали по разным ящикам.

Определение стандарта, естественно, вызывало исключительно фрейдистские ассоциации у озабоченной молодежи. Через несколько дней студенты мужского пола презрительно стали называть некоторых сокурсников «нестандарт». Понятно было, о чем речь. Опозоренные студенты краснели и опускали глаза под презрительными взглядами особо продвинутого женского состава комсомольско-молодежных бригад. Это было клеймо на все годы обучения в институте, шансов у таких студентов на личную жизнь в альма-матер не было, и они искали подруг на стороне – в пединституте или на филологическом факультете университета, где из-за хронического недостатка тестостерона на курсе котировался даже самый безнадежный нестандарт.

* * *

Но на собственном участке сортировать было нечего, и скромный земледельческий опыт моих родителей не пригодился. Единственное, что папа сделал, – это вручную вспахал грядки, получив в награду жесточайший приступ радикулита.

Поднять-то целину он поднял, но теперь землю надо было удобрять. Навоз в магазине не купишь. Особо рьяные садоводы договаривались на скотоводческих фермах. Но навоз не семена, в кармане не увезешь. Да и в общественный транспорт с ведром коровьего дерьма не полезешь. В конце концов, никакой урожай не стоит пожизненного позора.

Зажиточные дачники – владельцы «запорожцев», пытались даже заполнять навозом багажник. Так что потянулись по пригородным трассам вереницы благоухающих «мыльниц» или «букашек», как назвали «запорожцы» в зависимости от модели. Других машин в садоводствах почти не водилось. «Победы» и «Волги», за редким исключением, принадлежали представителям иной социальной прослойки, и, вымытые до блеска, они направлялись на совершенно другие дачи, где обитала зажиточная элита.

Садоводство «Яблочное» и прилегающие к нему имели весьма выгодное, с точки зрения добычи удобрений, расположение. Три раза в неделю хозяин дальнего хутора привозил на продажу молоко и яйца. Приезжал он на телеге, запряженной старой кобылой, а за телегой шла корова. Непонятно, зачем хозяин таскал ее с собой, но именно она вызвала нездоровый ажиотаж у той части поселка, которая особо преуспела в борьбе за урожай.

Хозяина хутора с коровой встречали еще на подходах к садоводству. И не потому, что дачники так любили молоко: в поселковом магазине оно было тоже неразбавленное и ничем не хуже хуторского. Основной добычей владельцев огородов был свежий навоз. Ведра заготавливались с вечера, чтобы не терять с утра драгоценных минут. На рассвете поселок просыпался от звона будильников. Надо было успеть одеться и затаиться в зарослях с заветным ведром в надежде на то, что корова решит опорожниться именно под этим кустом.

Самые отчаянные проходили километр по грунтовой дороге, чтобы первыми завладеть заветной лепешкой. Это было рискованно, корова не предупреждала, где ее одолеет желание, и всегда был шанс зазря плутать по ночному лесу, но при этом вожделенная куча досталась бы более ленивому соседу. Если бы владельцы коровы были настоящими бизнесменами, они бы уже давно разбогатели. Им даже не обязательно было покидать хутор – обуянные страстью наживы огородники сами в любую непогоду добирались бы до кордона и платили бы за навоз куда щедрее, чем за молоко или яйца.

Менее щепетильные хозяева других хуторов уже наладили продажу навоза. Причем, как шельмоватые торговки разбавляли сметану кефиром, они разбавляли коровье дерьмо собачьим, а особо наглые даже, кажется, и человечьим.

Впрочем, человечье дерьмо тоже шло в оборот, так сказать, безотходное производство. Канализации в