Всегда кто-то платит - Маша Трауб

– У твоего отца есть сестра? Ее зовут Елена? – Мама начала нервничать.

– У моего отца была сестра. Ее звали Галина.

– Я ничего не понимаю. – Мама решила, что уже и ей пора играть в «шалаши» и строить «домики» из одеял.

На следующий день она вернулась в больницу, и медсестра ей сообщила, что к Анатолию Петровичу приходила сестра. Проведывала. Плакала, что работы нет, денег нет, жить не на что. И он попросил ее, медсестру, устроить девочку на работу. Любую. Образование у девочки есть – мединститут. Но нет прописки.

– И часто эта девочка приходила? – спросила мама.

– Не знаю. Я ее не видела, – ответила медсестра. – Так она придет?

– Я не знаю.

Мама поняла, что ничего не знала о жизни своего мужа. Знала, что есть бывшая жена и взрослая дочь с двумя детьми и мужем-сволочью. А где Анатолий Петрович жил, кем работал раньше, кто были его родители – не знала. Не спрашивала, а он не рассказывал. Она жила с совершенно незнакомым человеком. Ведь даже о том, что у него есть родная сестра, не знала.

Мама снова позвонила Анне.

– А где его сестра?

– Как где? В могиле. Давно похоронили. Онкология. Тоже опухоль головного мозга. Она старше отца была лет на восемь. Я плохо ее помню.

– Она была медсестрой?

– Не знаю. Может быть. А что?

– Ничего.

Вот тогда мама опять испугалась. Значит, Анатолий Петрович видел сестру, которую считал младшей. Он видел ее явно, раз рассказывал, как она к нему приходила. Значит, он уже не здесь, а в другом мире, про который она ничего не знает.

Но утром Анатолий Петрович вышел на работу. То есть он сказал маме, что пошел на работу. На самом деле он вышел из дома – мама стояла у окна и смотрела. Анатолий Петрович постоял минут пять, потом долго сидел на качелях на нашей детской площадке. Площадка была под домом, под самыми окнами и я ее терпеть не могла. Скрипучие качели. Раскуроченная песочница. Карусель, которая кренилась на один бок. Детей там всегда было мало – мамаши не выдерживали бесконечного скрипа и уводили малышей на соседнюю площадку. Мама смотрела в окно и плакала. Ее муж сел на качели и начал раскачиваться. Он старательно, как делают малыши, подгибал и выпрямлял ноги, но качели сильнее не раскачивались. В ушах гудел скрип. Наконец соседка снизу не выдержала, высунулась в окно и начала орать:

– Щас милицию вызову! Достал уже, пьянчуга!

Но Анатолий Петрович продолжал терзать качели. Он злился, пытался раскачаться и, наконец, слез.

Мама хотела выйти и забрать мужа с детской площадки, но не нашла в себе сил. Она закрыла окно, ушла в комнату и включила телевизор, сделав звук погромче. Пусть делает что хочет. Пусть даже не возвращается.

Но Анатолий Петрович вернулся домой. Ровно в семь.

– Ты где был? – спросила мама.

– На работе, – спокойно ответил тот и в обуви прошел в комнату. Завалился на кровать.

– Есть будешь? – Мама не знала, что и думать.

– Нет, Людка пирожки принесла, накормила.

Людкой, насколько мама знала, звали диспетчера. Она была доброй, крикливой и болтливой бабой, которая отлично пекла пирожки и закармливала ими шоферов. Шоферы у нее по струнке ходили и даже не матерились. Мама знала, что у Людки есть «погоняло» – как рассказывал ей Анатолий Петрович – Бабка.

– Почему Бабка?

– Ну, Бабка и Бабка, – не понял он вопроса.

Мама нашла в себе силы и позвонила Людке.

– Не было твоего седня! – заорала Людка, когда мама представилась, но не успела задать вопрос. – Я ж спланировала, должен был выйти. А нету! Где шляется? Или забухал? От больнички-то очухался? Ты ему скажи, будет бухать, так пусть в больничке и остается! Вышибу!

Людка не умела говорить спокойно, она умела только орать – профессиональная болезнь. Она не слушала ответов, никаких объяснений не принимала. За что мама сейчас ей была благодарна. Едва ли она смогла признаться, что Анатолий Петрович не забухал, а качался на детских качелях.

Но следующие недели три были спокойными. Анатолий Петрович вел себя как обычно. Мама даже успокоилась. А потом вдруг он стал спать в шапке и в шерстяных носках. Ему было холодно. Он закрывал окна и ложился под два одеяла. Ругался с мамой, когда она открывала форточку. Он лежал – или в кровати или в ванной. Включал только горячий кран и, если бы мама не регулировала воду, сварился бы заживо.

Все было бы понятно, если бы на улице не стояло лето, которое выдалось на редкость жарким и душным. Градусник показывал двадцать восемь тепла. Все ходили голыми, открывали и окна, и двери, чтобы создать хоть какой-то сквозняк. Анатолий Петрович ходил по квартире, укутавшись в старый плед и мамин пуховый платок. Каждый день в новостях передавали сообщения о лесных пожарах. Анатолий Петрович просил еще одно одеяло, не будучи в силах согреться. Если одеяло сбивалось кверху и оставались открытыми ноги, он не понимал, что одеяло можно опустить ниже. Если наоборот, он не мог подтянуть повыше. Мама заходила к нему и поправляла одеяло.

– Жарко ведь, – качала головой она.

– Тебе, может, и жарко. Зима на улице. Почему окна не заклеены? Зачем ты опять расклеила окна?

– Толяша, как же зима, когда лето? Выгляни в окно.

А потом, ночью, Анатолий Петрович разбил светильник и выбросил тумбочку в окно.

Мама не знала, что думать. Но хуже всего было то, что он не давал обработать раны. Мама пыталась к нему подойти, показывала бинт, зеленку, говорила, что больно не будет, но он стоял в углу, между стеной и шкафом, и вжимался в стену. Несколько ран кровоточили.

Мама не выдержала и вызвала «неотложку». Врачи приехали и сразу же хотели забрать Анатолия Петровича в психиатрическое отделение. Мама лепетала про анемию, про то, что совсем недавно его выписали из другого отделения… Возможно, в тот момент она стала прежней, беззащитной, нежной, пугливой блондинкой, и врач ей поверил, пожалел.

Анатолия Петровича увезли. А мама сварила себе кофе, села перед разбитым окном и впервые за все время дышала свежим воздухом.

– Если бы не Эльвира с Вовой, я бы не стала ставить новое окно. Знаешь, это было счастье – сидеть, смотреть на небо, пить кофе. Мне ведь никогда не нравилось жить в квартире. Я мечтала о собственном доме. Чтобы можно было в любой момент выйти в сад.

В другой больнице Анатолию Петровичу не нравилось. Он больше не шутил с медсестрами и не был вежлив с врачами. Он стал агрессивным, даже буйным. Отказывался от лечения. Швырялся таблетками, сдирал капельницу, хотел уйти. Мама опять приезжала каждый день, очень страдала от этих визитов, но по-прежнему считала себя обязанной ездить. Врачи и медсестры просили ее «повлиять на мужа». Как она могла на него повлиять? Ее муж сходил с ума. На ее глазах. Каждый день его состояние ухудшалось.