Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

transparent air;

And here she sits in beauty fresh and sheen,

Shadowing the person of a peerless queen[207].

(Когда-то, когда завершилось златое правленье Сатурна

И век железный жестокие войны разжёг,

Гневная зависть всеобщий покой возмутила,

Язву вражды и кровавые распри неся.

Вот, царь Олимпа, громоподобный Юпитер,

Забрал справедливую добрую нимфу Астрею.

Снова её посылает теперь он с небес к нам,

Сошедшую вниз сквозь приятный, прозрачнейший воздух;

И вот сидит она здесь в красоте непорочной и блеске

Следуя за несравненной царицей).

Пил чётко связывает возвращение девы золотого века с религиозной реформой. Она есть пастырь человеческих душ, охраняющий их своим пастушеским посохом. Она представляет то верховное пастырство и главенство в духовных вопросах, против которого выступал католик Томас Хардинг и которое защищал Джувел, исходя из полномочий императоров судить церковные споры. Её золотой век – это век чистой религии. Она – простая пастушка, противопоставленная суеверному монаху и невежественному священнику. Чем-то это напоминает полемическую манеру, в которой неизвестный поэт сокрушался после смерти Елизаветы о том, что:

Righteous Astraea from the earth is banish't.

And from our sight the morning star is vanish't

Which did to us a radiant light remaine,

But was a comet to the eye of Spaine:

From whose chaste beames so bright a beautie shin'de,

That all their whorish eyes were stricken blinde[208].

(С земли Астрею чистую изгнали.

И мы звезду из виду потеряли,

Что свет сияющий нам утром посылала.

Испанцы ж видели её кометой,

В чьих праведных лучах столь ярко красота сияла,

Что слепота их взоры нечестивые объяла).

Пил являлся постановщиком как городских, так и придворных маскарадов, и образ Астреи присутствует в обеих сферах его творчества. В стихотворении, описывающем один из турниров Дня Восшествия на престол в 1595 г., Пил убеждает Клио призвать музы ко двору Елизаветы-Астреи:

Conduct thy learned company to court,

Eliza's court, Astraea's earthly heaven;

There take survey of England's emperess,

And in her praise tune your heroic songs…[209]

(Веди своих подруг учёных ко двору

К двору Элизы, раю на земле Астреи.

Там вы узрите Англии императрицу,

И песен героических в её хвалу пропойте…)

После описания турнира, девизов и доспехов рыцарей он завершает свой рассказ на той же ноте:

Long may they run in honour of the day!

Long may she live to do them honour's right,

To grace their sports and them as she hath done,

England's Astraea, Albion's shining sun![210]

(Да будет долгой скачка их во славу дня!

Да здравствует Она, чтобы воздать им по заслугам,

Почтить их милостью, восславить их занятья,

Астрея Англии, сияющее солнце Альбиона!)

Из очень похожего стихотворения о турнире Дня Восшествия 1591 г.[211] мы знаем, что изображение Пилом Елизаветы в образе девы-весталки связано с возведённой по этому случаю искусной копией храма Весты[212]. И очень вероятно, что его ссылки на Елизавету как Астрею в стихотворении 1595 г. также связаны с каким-то визуальным представлением темы Астреи[213].

В 1588 г., в год разгрома Армады, молодыми студентами-юристами из Грейс-инн в честь королевы Елизаветы была поставлена маскарадная пьеса «Несчастья Артура» (The Misfortunes of Arthur). В прологе к ней говорилось, что студенты, изучающие юриспруденцию, являются слугами дамы Астреи (Dame Astraea) или Справедливости. Пьеса, действие которой происходит в древней Британии, завершается страстным пророчеством:

Let Virgo come from Heaven, the glorious Star:

The Zodiac's Joy: the Planet's chief delight:

The hope of all the year: the ease of skies:

The airs relief, the comfort of the earth.

That virtuous Virgo born for Britain's bliss:

That peerless branch of Brute: that sweet remain

Of Priam's state: that hope of springing Troy:

Which time to come, and many ages hence

Shall of all wars compound eternal peace.

Let her reduce the golden age again,

Religion, ease and wealth of former world.

Yea let that Virgo come and Saturns reign

And years oft ten times told expired in peace.

A Rule most rare, unheard, unseen, unread,

The sole example that the world affords[214].

(Пусть же сойдёт с небес к нам Дева, прекрасная звезда,

Восторг планет, отрада зодиака,

Покой небес, надежда всего года,

И лёгкость воздуха, земли упокоенье.

Та праведная Дева, что рождена Британии на счастье,

Ветвь Брута несравненная, Приамова осколок царства,

Надежда возрождающейся Трои,

Которая должна прийти и на века

Из войн составить вечный мир.

Пусть принесёт она век золотой,

И мира прежнего религию, достаток и покой.

Пусть Дева явится и с ней Сатурна царство

И годы те, о коих много говорили,

Как о прошедших в мире.

Правленье, что не слыхано, не видано, не зналось

Из тех, что только мир способен лишь явить).

Мы видим здесь пророчество пришествия британской Девы троянского происхождения, подобное тому, что присутствует в «Королеве фей». В этих простых строках слышится эхо торжественных слов четвёртой эклоги. Дева вернёт Сатурново царство, она установит вечный мир, возродит религию, и её народ будет жить в покое и благоденствии золотого века.

Схожую атмосферу мистического пророчества, окружающую пришествие Девы, можно увидеть в изобразительной форме на гравюре из книги Кристофера Сэкстона «Survey of England» (1579). Сидящая на троне королева Елизавета (Илл. 8d)[215] окружена по бокам фигурами астрологов, держащих в руках сферы. В левом нижнем углу человек с циркулем рисует карту, другой человек в правом углу разглядывает в телескоп след в звёздном небе. Дева-Елизавета представлена здесь в виде небесного знамения, чьё явление было мистическим образом предсказано.

Автор «Несчастий Артура» использует Деву как знак зодиака в довольно широком смысле. С астрономической точки зрения, она есть просто один из двенадцати знаков, в который солнце входит в августе. С астрологической, она управляет определённой частью тела и