Четвёртая - Екатерина Нагорная

голубятней и стеной, не очень, между прочим, удобное для уединения — крапива и голубиный помёт не самые лучшие спутники любовников.

Хендрик боролся с завязками на платье, с юбками, перемежая это всё поцелуями. Получалось плохо, потому что Сольге сопротивлялась.

— Уймись, Хендрик! Мне сейчас нужно подумать. Я сама найду тебя позже.

Он не сдавался:

— Нет, мой прекрасный весенний цветок, и сейчас, и ещё много раз позже. Нам нельзя терять времени.

— Да почему?! — Сольге взглянула на небо через его плечо — Сёстры уходить не собирались, напротив, стали немного ближе — и, как могла сильно, оттолкнула любовника.

Хендрик отступил на полшага Оба они замерли, тяжело дыша.

— Милая, говорят, что в городе много недовольных. Люди устали сидеть взаперти. Принцесса Байвин считает, что нужно устроить праздник для поднятия духа.

«Значит, получилось», — подумала Сольге. Не зря она уже который день пыталась донести слова жены травника через всех, кого только можно: через Ийрим, через мастера Сатрена, даже через кухонных мальчишек и помощницу швеи.

Она на мгновение утратила бдительность, и Хендрик снова пошёл в атаку, едва не разрывая завязки, сминая юбки.

— Так что за праздник решила устроить Байвин? — хлопая его по рукам, спросила Сольге.

— Как? — губы Хендрика замерли в полширины травинки от её плеча. — Мой весенний цветок, что поднимет дух народа лучше, чем Посвящение? О, Сольге, только представь, какой силой может одарить нас Альез сейчас, когда она так близка!

Сольге обмерла. А Хендрик, вернувшись к начатому, как-то ещё ухитрялся говорить. Всё больше о том, что у них осталось совсем немного времени — после Посвящения его, наверняка, сразу женят. Хотя, конечно, вряд ли сразу. Подождут, пока поднимутся старшие мужчины. А он, Хендрик, поговорит с матерью — может, она позволит ему пока оставаться с Сольге, до ухода Альез. Да и потом, что мешает им видеться после? У него, конечно, красивая невеста, но Сольге он любит. И что плохого, если время от времени они будут видеться?

Платье почти пало под натиском Хендрика. Может быть это, а может быть стебель крапивы, задевший руку Сольге, привёл её в чувство.

— Ты идиот?! О, Сёстры! Какой же идиот! — она отшвырнула от себя любовника и, на ходу натягивая сползающее платье, приводя в порядок завязки, бегом бросилась в покои короля. Хендрик что-то кричал ей вслед, но Сольге не слушала.

Ийрим снова пыталась её не пустить.

— Уйди! — прорычала Сольге, не остановившись даже на секунду.

Король был слишком слаб, чтобы рассердиться, но едва заметное движение бровей, лёгкий намёк на нахмуренность, немного охладили ярость Сольге.

— После ты можешь изгнать меня навсегда, мой король. Но сначала выслушай. Байвин сошла с ума и через несколько дней собирается провести Посвящение.

Можно ли стать бледнее бледного? Толфреду это удалось. Чем напугать того, кто и так близок к звёздам? Разве что тем, что может его с этими звёздами рассорить.

Правила Посвящения были установлены так давно, что нигде и не упоминалось уже, кто именно впервые услышал и записал волю Сестёр. Были они неизменны и строго исполнялись, ибо невозможно было предсказать, чем ответят Альез и Викейру на неповиновение. Запрет на проведение ритуала в присутствии любой из Сестёр был непреложен, и мало кому вообще могло прийти в голову его нарушить. История не сохранила не только имён нечестивцев, но даже и упоминаний о них — одни только смутные намёки, неясные отсылки на что-то ужасное и неотвратимое. За нарушение Перемирия карали люди, за пренебрежение запретом — сами Сёстры. Именно так с древнейших времён толковались эти правила. Об этом, похоже, и подумал король Толфред.

Сама Сольге рассуждала немного иначе: если Альез забирает силу всех своих посвящённых, то кто запретит ей сотворить то же с теми, кто придёт под её лучи сейчас? Юнлейны на время Сестёр оставались единственной защитой Октльхейна, если не считать городской и замковой стражи. Что будет, если и они останутся без сил? Разбойникам и мародёрам плевать на Перемирие. Да и мало ли, что ещё могло случиться…

***

Весть о том, что Посвящения не будет, разнеслась быстро. Байвин отомстила: её свита в красках рассказывала, кто виноват в том, что народ лишился праздника.

За спиной у Сольге зло перешёптывались, мрачно отводили взгляд, если доводилось встретиться с её. В спину не плевали. Даже те, кто знал о королевской немилости, понимали — это дело такое, временное. Да и с воспитанницей своей король всегда разбирался сам — всем другим, даже принцессе Байвин, настрого было запрещено вмешиваться или присваивать себе право на королевское правосудие. И всё же, даже на привыкшую к пренебрежению многих, Сольге нынешнее всеобщее неодобрение давило, мешало дышать, засыпалось песком в глаза, не давая их поднять.

«Пусть так, — думала она, — пусть так. Зато Октльхейн не останется без защиты. И гнев Альез, если её прогневит нарушение правил, не падёт на головы посвящённых, к проступку не причастных. Разве станет Красная Сестра разбираться со своих высот, кто виновен, а кто нет?»

Думала, крепилась, но старалась держаться в стороне. Легко потерять самообладание, когда даже те кого, считаешь друзьями, осуждающе качают головами.

— Сольге! — из размышлений её выдернул голос Хендрика.

Сам он, отделившись от компании юнлейнов, решительно шагал к ней. Где-то в глубине сердца Сольге дрогнула надежда, что Хендрик, если не поблагодарит, то хотя бы поймёт её. Дрогнула и погасла.

— Довольна?! — царапал льдинками синих глаз, хлестал колючим голосом, сапогами втаптывал в землю. — Ты довольна, Сольге? Чужая радость не даёт тебе покоя? Сама пылишься в своём архиве и считаешь, что другие должны вечно сидеть в пыли и грязи? Или ты решила, что я навсегда должен остаться у твоей юбки? Не можешь вынести мысли, что однажды я женюсь на другой?

Сольге… Нет, не окаменела. Чем громче кричал Хендрик, тем прямее становилась её спина, тем выше поднимался подбородок и жёстче становился взгляд — куда там хрупким льдинкам до грозовых туч. Отступили на шаг юнлейны, стих привычный дворовый гомон вокруг, но Хендрик ничего не замечал.

— Думаешь, ты единственная женщина во всем Октльхейне? Да кому ты нужна!.. Шавка!..

То ли понял, что именно ляпнул, то ли дыхания просто не хватило, но Хендрик замолчал, яростно сопя.

Усмешка, которой ему ответила Сольге, заставила юнлейнов отступить ещё на три шага и прочь разогнала остальных невольных зрителей. Говорят, с такой усмешкой старый король отправил трёх своих военачальников в их последний поход — не прощал он ни неуважения, ни даже намёка на неповиновение. И какая разница, признал он незаконнорождённую дочь