Куда уходят грешницы, или Гробница Наполеона - Наталья Андреева

…Когда они со Златой Ветер столкнулись вновь, все изменилось. А точнее, перевернулось с ног на голову. Теперь уже Кира смотрелась серой мышкой рядом с преуспевающей подругой. И не могла понять: как? когда? Ведь прошло чуть больше трех лет! Подруга выглядела великолепно! Дорогой костюм, со вкусом подобранные украшения, грамотный макияж, модные очки с затемненными стеклами, скрывающими мелкие морщинки вокруг глаз. Словно помолодела лет на десять! И такая сияющая, счастливая!

– Недавно я вышла замуж, – таинственным голосом сказала Прасковья. – Об этом писали во всех газетах!

– Я не читаю газет, – грустно ответила Кира. – И уже давно ни с кем не общаюсь.

– Как так? – удивилась собеседница.

– У меня неприятности, – сухо сообщила Кира.

– Как плохо ты выглядишь, – посочувствовала подруга. – А что за проблемы?

– Мне пришлось продать квартиру. Сейчас я живу в коммуналке. В маленькой комнате. Соседи… Они так плохо ко мне относятся!

– Что-нибудь пишешь? – пристально глянула на нее Прасковья.

– Нет. Почти нет. Не до того.

– Телефончик оставь. И адресок.

…Когда Прасковья внезапно нагрянула в гости, Кира выглядела не лучшим образом. Волосы спутаны, халат грязный, глаза тусклые. Последний месяц ее жизни был совсем уж мрачным. Кира почти не выходила из дома. Лежала на диване и ждала, когда же все это кончится. Ждала смерти. Жить ей давно уже не хотелось. Зачем? Оглядевшись, Прасковья покачала головой: везде грязь, неубрано, пол затоптан, на кухне пустые бутылки из-под водки и пива. Покачиваясь, вышел из комнаты сосед в полосатой тельняшке. Глянул на даму в брючном костюме мутными глазами и, присвистнув, сказал:

– Ну и фря! Грабите народ, кровопийцы! Дай полтинник. На пиво. Похмелиться бы. Делиться надо с пролетариатом. М-м-мадаммм…

Чтобы остаться с Кирой наедине, Прасковья Федоровна достала из кошелька сотню и сунула мужику. Тот мигом собрал стеклотару в авоську и исчез.

– А ты? – внимательно посмотрела на Киру писательница. – Пьешь?

– Я? Нет. Уже нет.

– Надо отсюда выбираться. Знаешь что? Переезжай ко мне!

– Куда? – вяло спросила Кира.

– О! Недавно я купила дом! Замечательный дом! За городом! Небольшой, но… Сиду нравится.

– Сид, кто это?

– Мой муж. О! Это такая романтическая история! Он даже младше тебя, представляешь? На четыре года! Ха-ха! Мальчишка!

– Ты что, с ума сошла?

– С ума сошли газетчики, когда узнали о нашей помолвке. Скандал года! – И она взахлеб принялась рассказывать о своих победах. – Как только мы поженились, я купила этот дом. Соседи – богачи! У них та-акой особняк! Мы с Сидом живем скромно. Но тебе местечко найдется. Свежий воздух, природа. Вмиг оживешь. Давай собирайся.

– И что я там буду делать? – безразлично спросила Кира.

– Жить.

Она тогда надеялась, что переезд за город хоть что-нибудь изменит. Увы! Стало не так одиноко, и всего-то. У нее даже появилась подруга, красавица Инга (Паша была возведена в ранг благодетельницы.). И появился постоянный источник раздражения – Сид. Он был так похож на Кириного бывшего мужа! Альфонс. Не любит он Пашу. Не может любить. И бросит ее, как только подвернется женщина помоложе и побогаче. Но говорить об этом Паше бесполезно.

Ей Кира была благодарна ну просто-таки безгранично! Та вытащила ее из ямы! Ну почти вытащила. Перевезла сюда, кормит, одевает. Но в остальном Паша бессильна. Воскресить Кирину душу никто не в состоянии. Благодарность была самым сильным чувством из всех, что еще оставались в Кирином сердце. Любить она разучилась. Страдать устала. Ненавидеть?

Сид все время был перед глазами. Напоминал о муже-альфонсе, раздражал. Если бы он куда-нибудь исчез. Ах, если бы…

девять часов вечера

Поскольку гости молчали, хозяин дома встал из-за стола со словами:

– Пойду включу свет. Раз все молчат.

– Думаешь, при свете мы станем разговорчивее? – съязвил Артем. – И, кстати, как насчет телефона? Его не включишь заодно?

– А кому ты хочешь позвонить? – подозрительно спросил Грушин. – В полицию? Сам недавно сказал, что не стоит спешить. В психушку? По-моему, я нормальнее вас всех. Я-то уж точно никого не убивал. Да и не собираюсь.

– Я выпил, – сказал Артем. – Может, хочу вызвать шофера? Неохота ночевать здесь, в одном доме с покойником. И даже если его увезут… Короче: я тут не останусь!

– А это мысль! – рассмеялся Грушин. – Ты прямо мысли мои читаешь! Будет тебе шофер!

И, взяв со стола подсвечник, он направился к дверям. Когда хозяин дома ушел, в каминном зале повисла напряженная пауза. Гости посматривали друг на друга с подозрением. Кто-то пытался вычислить убийцу, кто-то человека, его шантажирующего.

– Меня уже тошнит от этого запаха, – поежилась Инга. – Всю жизнь буду теперь ненавидеть розовый жасмин!

– Запах смерти, – обронила Кира.

– А буфет-то все еще открыт! – некстати заметила Прасковья Федоровна.

– Надо сказать Грушину, чтобы запер его на ключ, – заметил Артем.

– Прасковья Федоровна, вы бы сыграли что-нибудь, – посоветовала Инга. – А то мы начнем ссориться, выяснять отношения. Надо отвлечься. Я слышала от Киры, что вы играете на пианино.

– Конечно-конечно! – вскочила писательница. Сид при этом сморщился, словно от кислого.

Его жена подошла к пианино, откинула крышку. Заметив при этом:

– Слава богу! Не все здесь бутафория.

И села на вращающийся табурет. Раздались звуки мелодии, которую знает наизусть любой учащийся детской музыкальной школы, поскольку в программе она обязательная. Играла Прасковья Федоровна плохо, но с чувством. А техники не хватало. Гости молчали, слушали, но каждый думал в это время о своем. Валентин Борисюк машинально постукивал пальцами в такт. Судя по всему, он тоже учился в детстве в музыкальной школе.

И вдруг в зале вспыхнул свет. Все невольно зажмурились – таким ярким он показался! Прасковья Федоровна вздрогнула и перестал играть.

– Наконец-то! – с облегчением вздохнула Инга. И принялась задувать свечи. Заметив: – А то слишком уж ярко. С непривычки.

– Как хорошо! – с чувством произнесла Кира. И тоже потянулась к подсвечнику. Вскоре все свечи были погашены. В каминном зале повисли сизая дымка и запах гари, заглушающий тонкий аромат розового жасмина.

– Цивилизация, – отметил Сид и заявил: – Давай, мать, кончай эту тоску. Врубим веселую музычку. Хитовую. А то меня от Баха плющит.

– Это Бетховен, – тихо заметила Прасковья Федоровна.