Их пленница - Мария Устинова

А я все равно пыталась.

— Все из-за тебя… — я зарыдала тише, теряя силы, в горле стало больно. Получались только сип и шепот. — Доченька моя…

Он упал на колени рядом. Обхватил голову, то ли пытаясь прижать к себе, то ли просто обнять. Сильное объятие возвращало в реальность — удерживало на месте мысли и чувства, с которыми я не справлялась.

— Хватит… Никто не виноват. Ты себя разрушаешь, Оливия.

Перед глазами темнело. Я с трудом втянула в себя воздух — с мерзким сипом, как будто задыхалась. Я и вправду не могла дышать.

— Оливия?

Звуки и картинка плыли — я теряла сознания. От эмоционального шока, недостатка воздуха — мне безумно хотелось отключиться, чтобы ураган внутри исчез. Он рвал меня на части.

Я застыла — каждый мускул, нерв, все стало неподвижным. Я не чувствовала тела. Смотрела в одну точку и ждала, когда меня, наконец, вырубит. Хотела вдохнуть, но не могла. А моему мозгу очень хотелось жить, и он заставлял меня дышать несмотря ни на что. Даже если сил нет.

Лицо напряглось и, кажется, дрожало — я уже не чувствовала.

— Оливия? Дыши. Дыши! — Руслан поднял мою голову, чтобы взглянуть в лицо. Не знаю, что увидел он, я видела расплывающиеся пятна. Кажется, Кир тоже был рядом. — Ты себя убиваешь! Вернись домой, все пойдет по-прежнему… Все забудется, дорогая!

Я, наконец, вдохнула — глубоко, словно из-под воды вынырнула. Этого воздуха хватило, чтобы закончить то, что я хотела сказать:

— Я никогда не прощу тебя за то, что ты меня бросил… Вы оба бросили!

Я попыталась подняться, но меня не пустили. Надо собраться, если я хочу дальше жить. Надо уйти… Но я задыхалась в их сильных руках, понимая, что не смогу вырваться.

Я так любила Руслана. Смело, по-честному — откровенно до жестокости. А настоящее чувство всегда жестоко. Оно жалит, жжет, оно беспощадно. Это цена настоящей любви. По крайней мере, так я ее понимала.

Я любила так сильно, что не смогла простить. Настоящая любовь не прощает. Честные чувства режут в обе стороны, если их растоптать. Но мне было жаль его. Всех нас.

Все началось, как игра, а закончилось…

Помню, как он ходил по нашей спальне, согнувшись, будто пытался защитить нашу дочь на руках. И орал, орал без остановки. Лучше всего я запомнила его хриплое дыхание и рычащие крики наполовину животного, наполовину человека. Это была самая страшная ночь в моей жизни. Та, что я не забуду и простить не смогу. Потому что настоящие чувства управляются инстинктом, а он беспощаден.

Я помню его безумное лицо, напряженную шею в проступивших жилах. В глазах было столько боли, что казалось, он умирает. Глаза живого мертвеца.

Своего детеныша я простить не смогла. Своей слабости, своих слез.

Хотя вру… Не было в ту ночь слез.

Не знаю, почему, но я ни слезинки не пролила. Сначала мучилась от боли, охватившей меня стальными обручами. Они сжимали живот, а я не понимала, что происходит. Задерживала дыхание при каждой вспышке и ждала, когда же станет легче, а затем кричала, когда боль стихала хоть чуть-чуть. Оказалась, она не пройдет, пока я не исторгну своего ребенка в луже крови. Только потом придет облегчение — физическое. А за ним понимание, которое перевернет мою жизнь: моя дочь умерла — и этого никто не в силах изменить.

Она родилась мертвой, но меня это не сломало.

Если бы сломало, меня бы здесь не было. Так что — нет, уверена.

Но прежняя жизнь — моя любовь, мое счастье, мой мир, все померкло. Я ничего не соображала, когда Руслан пришел. Они нашли меня в спальне на кровати, пропитанной кровью, обессиленную и обезумевшую от преждевременных родов. Я часто дышала, комната плыла, и я не понимала, почему моя дочь не дышит. И почему она так выглядит, тоже не понимала.

Тонкие полупрозрачные пальчики были измененными. Она частично перекинулась в родах. Кирилл сказал, что такое бывает, что это произошло еще в утробе. Скорее всего, это и вызвало роды.

Я была одна в тот вечер. Они ушли, оставив меня дома — тяжелую, уставшую от беременности, с отекшими ногами и капризную. И вернулись, ни о чем не подозревая. Пока я стонала в постели, они шутили — я слышала их смех под дверью. И когда она открылась, навсегда запомнила лица: счастливые, безмятежные. Красивое лицо Кир, суровое, но веселое Руслана. Они остановились на пороге, веселье застыло — последний отблеск прежней жизни, которая уходила навсегда.

Они увидели кровь… Мое лицо — лицо человека, пережившего катастрофу вселенских масштабов. Я заорала им навстречу — откровенно и зло, выпуская наружу боль и страдания, которые переживала последние часы. А потом разрыдалась — сухо, без слез. Почему-то их не было. Почти не было. Может быть чуть-чуть, под утро, когда я стояла в сумраке и прохладе ночи на поляне, где Кирилл и Руслан хоронили нашего ребенка, а на востоке светлело небо. Может быть, тогда немножко было.

Ненавижу рассветы.

Я отбила руку, когда Руслан подошел, чтобы обнять меня. Он хотел положить ладонь мне на лицо, а от нее пахло сырой землей и гнилыми яблоками, на кожу налипли частицы влажной почвы.

Я оттолкнула руку и убежала в темноту. Наверное, мальчики думали, что я отойду, что рано или поздно успокоюсь. Ведь жизнь должна продолжаться. Только я не смогла. Той ночью я бродила по сосновому лесу и чувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни. Я отчетливо поняла — двое, это никого. Двое лучших, с моей точки зрения, мужчин были со мной. Я их любила. Они любили меня — так сильно, что мало какая женщина о себе такое скажет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но счастье застраховать нельзя. Иногда происходит то, что навсегда его отнимает. От этого нельзя защититься, но можно надеяться, что это не случится с тобой. А когда все-таки случается, ты утрачиваешь веру в чудо.

Вот и я ее утратила. Веру в безоблачное счастье, их любовь, наше будущее.

Их было двое, но ни одного не оказалось рядом, когда это было нужно, чтобы спасти мою дочь. Часть моей души умерла в ту ночь. Я поняла, чего стоит этот сраный мир.

Я даже гроша за него не дам.

Любви втроем не бывает. Сомневаюсь, что она бывает и вдвоем.

Мою дочь похоронили под яблоней.