Эйнштейн - Максим Чертанов

«Впечатления нашего коллеги Кляйнера, основанные на личном знакомстве, были крайне важны как для комитета, так и для факультета в целом, поскольку доктор Эйнштейн является иудеем, и именно лицам этой национальности приписывают (во многих случаях не без основания) неприятные особенности характера, такие как назойливость, наглость и торгашеские наклонности, проявляющиеся в их понимании своего положения в науке. Следует, однако, отметить, что среди иудеев есть и другие люди, которые не обладают, даже в малой степени, этими неприятными чертами, и посему было бы неправильно отказывать кому-либо на том основании, что он является евреем. В действительности встречаются и среди людей, не принадлежащих к этой национальности, ученые, у которых развиваются черты, обычно приписываемые евреям, в частности меркантильное отношение к положению в университете и использование его в корыстных целях. Исходя из этого, и комитет и факультет в целом считают несовместимым со своим достоинством принять антисемитизм в качестве руководства к действию».

Конкурент у него был один — его старый товарищ Фридрих Адлер, марксист. Есть легенда, что он отказался в пользу Эйнштейна, но его кандидатура изначально стояла запасной. Тайное голосование по Эйнштейну прошло в марте: десять профессоров — «за», один воздержался. 7 мая он был назначен экстраординарным (нештатным) профессором теоретической физики Цюрихского университета. О его назначении из газет узнала женщина, с которой он флиртовал много лет назад, теперь замужняя, Анна Майер-Шмидт, поздравила открыткой, он ответил весьма задушевно, жену свою назвал «г-жой Марич», жалел, что прошла юность, «пора, когда человеку кажется, что на небесах не смолкая играют виолончели», и приглашал в гости. Анна ответила, это письмо не сохранилось, но известно, что оно попало в руки Милевы и та отослала его мужу Анны с возмущенным комментарием, причем от имени своего мужа. Муж Анны, видимо, написал Эйнштейну — тот отвечал ему: «Поведение Вашей жены, к которой я питаю глубочайшее уважение, абсолютно безупречно. Было ошибкой со стороны моей жены — что можно извинить лишь чрезвычайной ревностью — сделать без моего ведома то, что она сделала». Филипп Франк, знавший Милеву лично, отмечал, что та «не умела вступать в непосредственный и приятный контакт», в ней было «что-то непробиваемое, жесткое и непреклонное». Тем не менее все основания ревновать у нее были.

24 мая Эйнштейн съездил на фрайбургский коллоквиум по физике и после этого наконец подал заявление об увольнении из патентного бюро. Галлер был ошеломлен, но не протестовал. 9 июля Эйнштейн получил первую почетную степень — доктора физических наук в Женевском университете; награждение состоялось в честь 350-летия университета, и почетными докторами стали также Мария Кюри и Вильгельм Оствальд — солидная компания. Эйнштейн поехал на торжество — там долго вспоминали, что он явился в соломенной шляпе. Примерно с этого периода он начал одеваться и вести себя несколько экстравагантно: мог на лекции снять ботинки, а дома — не надеть носки (тогда это считалось «ужас-ужас»). Его биограф Леопольд Инфельд[18] объяснял это красиво: «Ответ прост, и его легко можно вывести из одиночества Эйнштейна, из присущего ему стремления к ослаблению связей с внешним миром. Ограничивая свои потребности до минимума, он стремился расширить свою независимость, свою свободу. Ведь мы — рабы миллиона вещей, и наша рабская зависимость все возрастает. Мы — рабы ванных комнат, самопишущих ручек, автоматических зажигалок, телефонов, радио и т. д. Эйнштейн старался свести эту зависимость к самому жесткому минимуму».

Однако соломенную шляпу-то все равно надо было покупать и особые сандалии и свитера, которые он любил, — тоже; на наш взгляд, он просто стал одеваться как удобнее. И по телефону он разговаривал, и телевизор смотрел, и золотыми часами и ручками «Паркер», которые ему дарили, пользовался, и, когда начали выпадать его прекрасные волосы, беспокоился и ел лук — якобы он помогал. В июле в фетровой шляпе жарко — вот и надел соломенную, а не из каких-то высоких соображений.

Занимался он в тот период квантами. Иоганесу Штарку, 21 июля: «Вы не можете себе представить, сколько усилий мне потребовалось, чтобы придумать удовлетворительный математический подход к квантовой теории». Опубликовал две статьи о них. Милева — Элен Савич, лето 1909 года: «Мой дорогой теперь принадлежит к числу самых выдающихся физиков… за ним все так ухаживают, что становится не по себе… Остается только пожелать, чтобы слава не испортила его как человека, я очень на это надеюсь. Ведь когда человек становится таким знаменитым, у него остается не много времени для жены…» Август, однако, они провели вместе в горном кантоне Граубюнден; перед отъездом он уволился из Бернского университета. Решился написать кумиру, Эрнсту Маху: «Я очень рад, что Вам нравится теория относительности… остаюсь Вашим, почитающим Вас, учеником». В сентябре поехал на зальцбургский съезд естествоиспытателей, познакомился с серьезными физиками — Планком, Вилли Вином, Арнольдом Зоммерфельдом, с будущим закадычным другом Максом Борном. Делал доклад о квантах света и яростно поддержал идеи Планка — до сих пор на это никто не осмеливался. Сказал, что классическая волновая теория света и квантовая теория пока друг с другом не согласуются, но «следующая фаза развития теоретической физики даст нам теорию света, которая будет в каком-то смысле слиянием волновой теории света с теорией истечения…» (то есть квантовой). Но физики продолжали пребывать по этому поводу в глубокой задумчивости. Пайс: «Вряд ли нужно говорить о том, какое огромное значение для развития физики XX в. имело это высказывание Эйнштейна. Мне также кажется, что эта позиция повлияла и на судьбу самого Эйнштейна, если не как личности, то, во всяком случае, как ученого. В 1909 г. в возрасте 30 лет он был готов принять теорию слияния. Его никто не поддержал: Планк определенно не разделял его точку зрения; Бору еще предстояло выйти на сцену».

Письмо к Бессо, 17 ноября: «Немного и безуспешно думал о световых квантах». 31 декабря ему же писал, что пытается получить кванты из уравнений Максвелла. В тот же день, Лаубу: «Я еще не нашел решения проблемы световых квантов. Но все равно буду пытаться решить эту задачу, которую так люблю». Все шло к тому, что он должен был стать основоположником квантовой физики: он понимал о частичках такое, чего другие не понимали.

Его квантовых идей не оценили, но на Нобелевскую премию (за СТО) выдвинули — в первый раз; сделал это Оствальд. Приглашения выдвигать кандидатов рассылаются Нобелевским комитетом в составе пяти человек, избираемым из членов Академии; Комитет большинством голосов решает, кого рекомендовать Академии; рекомендация ставится на голосование на секции физики Академии; затем голосует пленарное заседание Академии, так что результаты голосования не всегда совпадают с рекомендацией Комитета и голосованием секции. В 1908 году Комитет и физическая секция были за Планка, но Академия их не послушала. (Пуанкаре выдвигали раз сто, но безуспешно: его считали не физиком, а математиком, а, как известно, Нобелевской премии по математике не существует.) На сей раз премию получили Браун и Маркони — за беспроволочный телеграф.