Великолепие чести - Джулия Гарвуд

Вскоре барон уже ужинал в компании своих братьев. Это было настоящим событием, потому что обычно Дункан предпочитал есть в одиночестве. Эдмонд и Джилард болтали бог знает о чем, избегая лишь упоминать леди Мадлен. Сам барон, хмурый и молчаливый, не проронил ни слова.

Дункан даже не замечал, что подают на стол и что он ест. После ужина он направился отдохнуть, но перед глазами все время была Мадлен. Прошел час, другой. Векстон вертелся с боку на бок, но заснуть не мог.

К середине ночи Дункан сдался. Проклиная себя и бормоча, что ему необходимо убедиться, жива ли еще его пленница, он направился в башню.

Барон долго стоял у дверей, но, вдруг услышав, как Мадлен кричит во сне, рванул на себя дверь и ворвался в комнату. Векстон подбросил дров в затухающий очаг и подошел к девушке.

Мадлен спала на здоровом боку, платье ее, смявшись, задралось вверх. Дункан попытался привести в порядок одежду девушки, но, когда ему это не удалось, вытащил кинжал и разрезал как платье, так и нижнюю юбку, убеждая себя, что так Мадлен будет удобнее.

Девушка осталась в одной рубашке. В круглом вырезе виднелись нежные округлости ее грудей. Горловину сорочки украшали красные и желтые цветы. Дункан невольно залюбовался вышивкой, представив себе, как усердно Мадлен трудилась над ней.

Мадлен была так же хороша, как вышитые ею цветы. На бледной коже, оживляя ее, играли золотистые отблески огня.

— Черт! — выругался Дункан. В таком виде девушка нравилась ему еще больше.

Вдруг Мадлен задрожала, и барон прилег в постель рядом с ней. Ему тут же стало спокойнее на душе. Да, надо признать, он уже привык ощущать девушку возле себя.

Дункан натянул на них обоих покрывало и уже собрался было обхватить Мадлен за талию и привлечь к себе, но та опередила его, крепко прижавшись к самому его естеству.

Векстон улыбнулся. Несомненно, пленница тоже привыкла быть рядом с ним, правда, не догадываясь об этом. Пока…

Кроткий ответ отвращает гнев…

Ветхий Завет, Книга Притчей Соломоновых, 15-1

Мадлен проспала почти сутки. Когда она наконец открыла глаза, комната была погружена в предвечерний полумрак, лишь в щели ставней пробивались скупые лучи солнца. Все вокруг было незнакомым, и девушка никак не могла припомнить, где находится.

Она попыталась сесть, но боль в бедре не дала ей даже двинуться. Внезапно Мадлен все вспомнила.

Господи, как же плохо она себя чувствовала! У нее ныла каждая косточка, каждая жилка! Казалось, кто-то вонзил в ее спину палку, а по ноге провел раскаленным железом. В животе урчало, но есть не хотелось. Зато ее мучила жажда. К тому же ей было жарко, хотелось сорвать с себя всю одежду и встать у распахнутого окна.

Эта мысль пришлась Мадлен по нраву. Она хотела подняться с кровати и открыть ставни, но была до того слаба, что не смогла стянуть с себя и мехового покрывала. И тут вдруг она заметила, что на ней надеты чужие вещи. Кто-то снял с нее сорочку, но встревожило ее главным образом то, что она решительно ничего об этом не помнила.

Теперь на Мадлен была белая хлопковая рубашка. На ее взгляд, совершенно неприличная, потому что едва прикрывала колени. Рукава же были чересчур длинны. Когда Мадлен попыталась закатать их, она вспомнила, что прежде видела где-то точно такую же. Конечно, это была мужская рубашка и, судя по громадным размерам, принадлежала Дункану. Ну да… Она была надета на бароне, когда они спали вместе прошлой ночью, или… или это было две ночи назад? Мадлен не помнила точно, когда. Она прикрыла глаза — ей казалось, что с закрытыми глазами все скорее вспомнится.

Мадлен снился чудный сон. Ей снова было одиннадцать лет, и она жила со своим дорогим и любимым дядей — отцом Бертоном. Отец Роберт и отец Сэмюэль пришли в Гринстед-Мэнор, чтобы повидаться с дядей и выразить свое почтение старому Мортону, хозяину Гринстед-Мэнора. Если не считать крестьянок, работавших на земле Мортона, Мадлен была единственной молодой девушкой в этом уединенном месте. Ее окружали пожилые, уважаемые люди; все они по возрасту годились ей даже не в отцы, а в дедушки. И отец Роберт, и отец Сэмюэль приехали из переполненного людьми монастыря Клермон, и лорд Мортон предложил им жилье. Старый лорд любил всех друзей отца Бертона, а эти к тому же хорошо играли в шахматы и готовы были до бесконечности слушать рассказы лорда Мортона о славных былых временах.

Все эти старые господа считали Мадлен самым лучшим, самым способным ребенком. Они по очереди учили ее читать, писать и считать. Девочке особенно запомнился один тихий вечер. Она сидит за столом и читает своим «дядям» только что ею написанное. В камине пылает огонь, в комнате тепло и уютно. А потом она рассказывает им об Одиссее — своем любимом герое. Во сне Мадлен кажется, что он стоит рядом с нею, держа ее за плечо, и улыбается ей…

Девушка пришла в себя вскоре после того, как решила «на минутку» прикрыть глаза — так ей по крайней мере казалось. Но Мадлен никак не удавалось раскрыть веки — кто-то мешал ей сделать это.

— Как вы смеете так обращаться со мной? — пробормотала она сердито.

Ей чудилось, что к ее лбу прижимается что-то влажное, и она попыталась убрать это «что-то». Мадлен послышался чей-то смех, и кто-то снова приложил к ее лбу нечто мокрое. Но это же нелепо! Ей ведь только что удалось стряхнуть влагу со лба.

Потом она услышала тихий мужской голос, но не могла понять ни слова. Вот если бы человек перестал шептать и говорил громко! Наверное, это какой-то грубый и жестокий человек, почему-то подумалось Мадлен.

Тут Мадлен опять почувствовала, как ей жарко, — тяжелое покрывало очень мешало ей. Она знала, что надо подойти к окну и вдохнуть холодного воздуха. Только это спасет ее от невыносимой жары. Если бы она не сознавала, где лежит, то могла бы подумать, что находится в чистилище. Но она же хорошая девочка и не должна попасть в ад. Ее место в раю!

Но почему она все-таки не может открыть глаза? Кто-то взял ее за плечо и поднес ко рту холодную воду. Мадлен хотела напиться вдоволь, но смогла сделать лишь небольшой глоток. Вероятно, над ней просто издеваются.

И вдруг все стало ясно. Она была не в чистилище, она попала в Гадес[2]. И все по воле тех самых чудовищ и демонов, что пугали Одиссея. Теперь они взялись за нее, но Мадлен решила ни за что не поддаваться им.

Мысль о чудовищах и демонах не испугала девушку. Совсем наоборот. Мадлен рассвирепела. Ее дядюшки лгали. Истории об Одиссее вовсе не были выдумкой или легендой, передаваемой из поколения в поколение. Чудовища существовали на самом деле. Она чувствовала, что сейчас они окружают ее, не дают открыть глаза.

— Но где же Одиссей? — спросила она. Как мог ее любимец бросить Мадлен, оставив на произвол демонов и чудовищ?! Неужели он не понимал, что должен делать? Разве мало он одержал побед?