Господа офицеры - Сергей Зверев

Парнишка благодарно посмотрел на подполковника, совсем по-детски шмыгнул носом. Стоящие поблизости офицеры одобрительно загудели. Каждый старался подбодрить новичка, его юность и жалкий вид, нелепость приключившегося с ним вызывали живое сочувствие.

Подполковнику показалось, что при виде одного из пленных, пехотного штабс-капитана, новичок покраснел и отвел глаза. Что, знакомый? Почему тогда на шею не бросился? И штабс-капитан, на которого обратил внимание юноша, тоже повел себя несколько странно: стал особо пристально вглядываться в лицо новичка, даже обошел того кругом. Брови штабс-капитана удивленно приподнялись вверх, лоб прорезали горизонтальные морщины: задумался, надо понимать. Но ни тот ни другой не сказали друг другу ни слова.

Ну и бог бы с ними, сами разберутся. Подполковник тут же выкинул эту маленькую странность из головы, ему было не до того. Подполковник, как старший в лагере, принял важное решение: сегодня он собирался от лица всех пленных русских офицеров потребовать у турок, чтобы лагерь перевели куда-нибудь подальше от «Большой Берты». А то ведь сил нет никаких терпеть постоянный оглушающий грохот ее пальбы! Это ведь можно счесть издевательством над пленными, что противоречит решениям Гаагской конференции, подписанным Турцией. А с новичком — что же, освоится постепенно, свыкнется с мыслью, что какое-то время придется провести в турецком плену. Впадать в истерику и плакать несостоявшийся прапорщик как будто больше не собирался, вот и хвала небесам.

…Быстро смеркалось. По изломанному горными пиками горизонту огненной рекой разливалась вечерняя заря, точно там, на западе, произошло страшное вулканическое извержение и горела земля. Вершины в отдалении стали окрашиваться в фиолетовые тона. Армянское нагорье и озеро Ван погружались в дремоту.

«Большая Берта» перестала сотрясать землю и воздух своей ошалелой пальбой, до утра супергаубица будет отдыхать. В мире царило спокойствие.

Штабс-капитан 5-го Таманского пехотного полка Андрей Левченко сидел на корточках, привалившись спиной к стенке барака, и попыхивал дрянной турецкой сигаретой. Лицо штабс-капитана выражало задумчивость, ему было о чем пораскинуть мозгами.

Сейчас мысли Левченко бежали по двум направлениям. Во-первых, Андрей пребывал в полной уверенности, что юный прапорщик, прибывший сегодня в лагерь, — это не кто иной, как член императорской семьи, великий князь Николай. Еще год тому назад, до войны, Андрей Левченко как-то встречал этого несуразного юнца у сестры. Тот, помнится, притащил такой громадный букет, что за цветами его и видно не было. Вера еще жаловалась шутейно, что молодой шалопай втрескался в нее по уши.

К бесчисленным поклонникам и воздыхателем своей сестрички Андрей Левченко относился философски: никуда не денешься, издержки профессии Веры. Ну, одним больше, одним меньше… А то, что он великий князь, так ведь Вера тоже не кто-нибудь, а королева синематографа.

Но каким непонятным образом князь Николай оказался здесь?! Нет, рассказанная юношей драматическая история пленения казалась вполне достоверной, но как его на фронт занесло?

Штабс-капитан усмехнулся: объяснение напрашивалось только одно. Удрал на фронт, мальчишка. А документы — качественная подделка.

Андрей знал, что побеги патриотически настроенных подростков на фронт распространились по России со скоростью лесного пожара. Бежали все: дети богатых помещиков, земских писарей, армейских генералов, аптекарей и судейских чиновников, сыновья попов и отпрыски содержателей борделей. Случалось, что и дочки бегали!

Большинство беглецов ловили, но некоторым удавалось добраться до фронта и поступить на службу.

Но вот как поступить Андрею теперь? Ясно, что раскрывать инкогнито великого князя перед другими пленными нельзя: это может принести немалый урон России. Береженого бог бережет: мало ли кто может проговориться туркам. Хотя бы случайно… А стоит туркам узнать, кто волей случая оказался у них в руках, так такая дрянь воспоследует, что думать тошно.

А имеет ли смысл показать юнцу, что Левченко знает, кто он такой на самом деле?

«Имеет, — подумал Андрей, — тем более что он, похоже, тоже меня признал. Хорошо, что у него хватило ума не показать этого. Нужно будет предложить парнишке уйти в побег вместе со мной. Не дело великому князю сидеть в турецком плену, может очень некрасиво получиться… М-да, уйти… А как? Ума не приложу, как мне самому отсюда удрать, а ведь пора. Засиделся я за колючей проволокой».

Мысли о побеге из плена были вторым направлением раздумий штабс-капитана. Они не оставляли Андрея Левченко ни на час. Один раз он уже пытался бежать, но был пойман. Не повезло. Пришла пора предпринять вторую попытку. Правда, если его поймают вторично, он так легко — десятью сутками карцера на хлебе и воде — не отделается. Могут ведь и расстрелять. Но… Кто не рискует, тот шампанского не пьет, а у него просто сил нет сидеть тут, как сыч в дупле, покуда его боевые товарищи сражаются с врагом.

Закат еще не погас, по тихой спокойной воде озера Ван еще бежали оранжевые отблески, а на восточной стороне лилового небосклона уже рассыпались крупные звезды. Ночная темнота подкрадывалась на мягких лапах, беззвучно, как кошка.

Из-за угла барака к Андрею, крадучись, приближалась темная фигура. Штабс-капитан Левченко отшвырнул окурок, вспыхнувший россыпью искр, поднялся на ноги: это еще кого черт принес на ночь глядя?

Так… Среднего возраста турок с нашивками унтер-офицера, или как это у них в армии называется? И чего ему потребно от русского военнопленного?

— Эфенди, выслушайте меня, — по-русски и практически без акцента произнес турок. — Только, прошу вас, отвечайте тихо, чтобы нас никто не услышал.

— Ну, говори, — пожал плечами Левченко.

— Мне, эфенди офицер, эта идиотская война не нужна. Мобилизовали меня насильно, а вообще-то я бывший русский подданный. У меня была прекрасная кофейня в Сухуме, совсем рядом с морем, сейчас там двоюродный брат заправляет. Но дернул меня шайтан отправиться в Стамбул по торговым делам аккурат в конце июля прошлого года! А первого августа и началось… Меня ведь чуть в тюрьму не посадили. А потом вот служить заставили, а я не хочу с русскими воевать, я от русских ничего, кроме добра, не видел. Дай, думаю, тоже отплачу кому-нибудь из храбрых русских офицеров добром!

— Первому попавшемуся? — недоверчиво поинтересовался Левченко.

— Ну да! Сидел бы здесь кто другой, я бы к нему подошел. Вы хотите бежать отсюда, эфенди? Я в состоянии помочь с побегом.

«Провокация? Ловушка? — подумал Андрей Левченко и тут же оборвал себя: — Да кто я такой, чтобы ставить на меня ловушки и устраивать провокации? Пехотный штабс-капитан, каких в русской армии на пятачок пучок. Нет, турок не врет. Это шанс, предоставленный самой судьбой, только вот…»

— Помочь ты собираешься не даром? — спросил он вслух.

— Конечно. Я рассчитываю на вознаграждение.

— Тогда тебе нужен кто-то другой, — с сожалением сказал Андрей, уверившись, что турок действительно не врет, а попросту озабочен корыстью. — Мне тебя вознаградить нечем.