Мемуары двоечника - Михаил Ширвиндт

Балкон образовывает коричневый гранитный фартук, который идет по всему дому и заканчивается на нашем третьем этаже. И вот все третьеэтажники нарезали этот фартук, как колбасу, разделились цветочными ящиками, и получились огромные, увитые виноградом, лоджии-террасы с видом на реку.

На балконе я рос: играл в хоккей, учился кататься на мопеде (!), летом в жару обливался из шланга. На балконе гуляли и гуляют родительские собаки… И главное, там устраивались застолья!

Если папа оказывался летом на свой день рождения в Москве, то на балконе собиралось человек тридцать! Пили, ели, пели… Было всегда шумно и весело!

Однажды во время такой гулянки часа в два ночи открывается дверь на маленьком балкончике этажом выше… «Все, сейчас будет скандал», — решили все. Но нет, на балкон вышел Андрей Миронов и стал оттуда произносить тост! Попробовали бы вы не открыть дверь, если вам в два часа ночи позвонит Андрей Миронов!

Кстати, о том, что Андрей — знаменитый артист, я долго не подозревал: ну, Андрей и Андрей, папин друг, родной человек… И только после «Бриллиантовой руки» меня торкнуло: «Ничесе!» Вау!

Одноклассники спрашивали:

— А ты его живьем видел?

— Да, — небрежно бросал я.

— А трогал? — это уже апофеоз сопричастности. — Сколько раз?! — они не верили.

Я настолько поехал умом от свалившейся на МЕНЯ славы Андрея, что однажды купил в киоске открытку с его портретом и попросил автограф (первый и последний раз в жизни)! Андрей написал прямо на лице на снимке: «Дорогой Миша, твой папа тоже хороший актер» (эта открытка очень долго у меня жила, но все-таки кто-то ее стащил).

Во время Московской Олимпиады-80 на балконе было очередное застолье, как вдруг звонок в дверь — и вбегают в трусах (разделись в лифте) Эльдар Рязанов, Григорий Горин и Андрей Миронов с олимпийским факелом! Прежде чем сесть за стол, они долго еще бегали по квартире и по балкону — выполняли норматив.

В другой раз Захаров, Миронов и Горин придумали очень остроумную шутку: они нашли на ближайшей помойке чугунную батарею весом под центнер и, умирая со смеху, приволокли ее к нам. Папа открыл дверь, увидел корчащееся от веса и от смеха трио и сказал:

— Смешно… А теперь тащите ее обратно.

При отсутствии куража они ее волокли вниз минут сорок!

Вообще, кураж нечасто покидал эту компашку. Редкие посиделки заканчивались простым выпиванием. Самая ненавистная для всех жен фраза Марка Захарова звучала обычно под утро в прихожей, когда все одевались на выход:

— Глупо было бы расставаться, — произносил он, и неугомонные друзья мчались дальше в праздник!

Например, поиграть в «догонялки» на автомобилях! Преследовать, прятаться в подворотнях, выскакивать наперерез! Все очень радовались, и только Захаров играл в свою игру: он на ходу перелезал из машины в машину через окно!

Как-то «заканчивали вечер» в лесу около аэропорта Шереметьево. Разложили костер и танцевали вокруг него. Над головами все время пролетали самолеты. Марк Захаров очень боялся, что они примут костер за посадочный огонь, поэтому бегал, размахивая курткой, и кричал самолетам:

— Кыш! Кыш!

Широко жили!

На рассвете богема заваливалась спать, и только моя мама к девяти утра ехала на Вернадского в «Моспроект» на работу!

Выжить в таком режиме советскому архитектору, попавшему в безумный театральный вертеп, было нереально, и тогда мама построила себе гнездо. В мастерской стояло около пятнадцати чертежных кульманов, и вот за одним из них мама разместила раскладушку. Обеденный перерыв длился почему-то 23 минуты, но этого времени хватало, чтобы заснуть глубоким сном и проснуться выспавшейся. При этом вся мастерская очень трепетно оберегала мамин сон: все обедали шепотом, а когда заходил начальник и громко спрашивал:

— Где Наталья Николаевна? — все шикали на него и шептали:

— Тихо. Она спит.

Два самых знаменитых сегодня архитектора Александр Бродский и Илья Уткин, а тогда стажеры Саша и Илюша, нарисовали «автопортрет» мастерской, где центром композиции является моя мама, спящая под чертежной доской!

Поработав и отдохнув, мама мчалась домой приготовить, убрать, покормить, проверить, уложить и ждать приговора: «Будь в напряжении!» или «Сервируй!»

Андрей Миронов был профессиональным меломаном. Аппаратура, которая стояла у него дома, и сейчас бы вызвала восторг у ценителей настоящего звука. Колонки в полстены, какие-то усилители, сабвуферы и… музыка! Джаз, блюз, соул… Фрэнк Синатра, Перри Комо, Дин Мартин, Пегги Ли, Луи Армстронг, Элла Фицджеральд… Я от него заразился той эпохой, и эта музыка, пожалуй, единственное, что я слушаю долгие годы. Сейчас все это послушать можно где угодно, начиная с телефона и кончая душевой кабиной… а тогда! Тогда у меня не было ничего! Если мои «мидовские» одноклассники ходили с портативными кассетными магнитофонами (!), то у нас дома было трехпрограммное радио да на даче патефон (тот самый, под который флиртовали родители).

Мое нытье не помогало…

— Вот будешь хорошо учиться, тогда…

То есть никогда! И я подбил Андрея, а он уговорил родителей, и мне купили стереопроигрыватель!

Правда, начальная цена для стереосистемы «Вега» была 220 рублей, а хорошие модели стоили вообще «космос». Но для меня умудрились найти прибор за 100 рублей! Akords-stereo рижского производства.

И все равно он играл музыку! Андрей подарил мне несколько пластинок, а чтобы я не переживал за технику, то надписи Akords на колонках он заклеил полосками белого пластыря, на которых написал «SONY» и «GRUNDIG» — и звук стал почище.

Конечно же, самое счастливое время было, когда родители куда-нибудь уезжали на несколько дней, и я уже взрослый, лет 15–16, оставался один с Бабой Раей!

Ну, собственно, один я находился минут сорок. Этого времени хватало друзьям-подругам, чтобы примчаться ко мне на фрифлэт[3] и начать тусоваться!

Бабка принимала участие во всех наших застольях. Выпивала, говорила тосты, рассказывала разные байки… И все мои ее обожали! Она была в доску своя… Настолько, что мои подружки то и дело уединялись с Бабой в ее комнате и, рыдая, делились своими переживаниями и проблемами! (Потому что у ВСЕХ девушек ВСЕГДА переживания и проблемы… до старости).