Черное солнце - Карина Халле

Он просматривает последние сообщения от мамы.

Ленор, мне приснился сон. Где ты? Скажи, ты в безопасности?

Милая, где ты? Возьми свой телефон.

Ленор, пожалуйста, если сможешь… просто как-нибудь дай нам знать, что ты жива.

Нам очень жаль.

И это все. Последнее сообщение — «нам очень жаль».

У меня скручивает желудок.

— И твоя подруга, Элль, — говорит Абсолон, открывая сообщения от нее. — Милая девушка. Давай посмотрим, что она написала.

Я смотрю на экран.

Куда ты ушла, с тобой все в порядке?

Ух ты, я чувствую себя дерьмом. Надеюсь, тебе повезло сегодня вечером, потому что иначе я буду так зла, что ты мне не ответила.

Ленор? Эй? Ладно, твой телефон, возможно, разрядился, я звоню твоей маме, потому что волнуюсь.

Затем еще одно сообщение.

Окей, я поговорила с твоей мамой. Обидно, что тебе нужен новый телефон! Она сказала, что ты едешь в «Джошуа-Три». Я понимаю, что это веселая поездка с родителями, так что постараюсь не злиться из-за того, что ты не проводишь свой 21-й день рождения со мной. Я знаю, ты не прочитаешь, пока не получишь свой новый телефон, но перезвони мне, когда вернешься домой, нам есть о чем поговорить. И выпить. Вой как волчица ради меня на эту пустынную луну! Уау-Уау-Уау!

Какого хрена?

Что за чертовщина?

— Теперь видишь? — Абсолон шепчет мне на ухо. — Видишь, никто не знает, что ты здесь? И никто не придет тебя искать?

Я качаю головой, слезы наворачиваются на глаза, горло сжимается.

Все это время я могла сохранять спокойствие только потому, что у меня была эта странная, непоколебимая вера в спасение. Что худшее не случится со мной, потому что меня найдут. Кто-то вроде меня не может пропасть без вести в таком городе. Мои родители перевернули бы все до последнего камня, разыскивая меня. Я полагалась на это наивное ощущение того, что я особенная девушка, с которой не может случиться ничего плохого. Я была выше этого.

Но правда в том, что ниже.

— Ты не ниже этого, — говорит мне Абсолон, касаясь губами моего уха. — Много кто борется за тебя, за привилегию первыми разорвать тебя на части. Потому что ты исключительная. Слишком исключительная, чтобы существовать.

— Ты читаешь мои мысли, — рассеянно говорю я, мой голос слабый, негромкий, далекий.

— Да, — практически шипит он. — И ты так легко предлагаешь их мне, когда расстроена. Я почти чувствую себя плохо. Но не совсем.

Он выпрямляется, убирая телефон.

— Что ты собираешься со мной делать? — мне удается спросить. Поражение внутри затягивает меня внутрь, как будто я погружаюсь в себя, как темная звезда. Я не знаю, сколько из сказанного правда, но то зерно истины, которое тлело внутри меня, то, которое поверило ему, что мои родители на самом деле не родные, это семя прорастает. Они не только никому не сказали, что я пропала, они пошли дальше и солгали Элль об этом. У них есть алиби на мой счет.

Им все равно.

Абсолон вздыхает, проводя рукой по своим густым волосам, проходя мимо кресла.

— Пока не знаю, — он останавливается и смотрит на меня, сцепив руки за спиной. В один момент он абсолютно угрожающий, а в следующий — утонченный, как член королевской семьи. — Но точно знаю, что эта стадия жалости к себе продлится не очень долго.

Я пристально смотрю на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, ты превращаешься. Я уже говорил тебе об этом.

— Превращаюсь во что? — я сердито кричу, меня тошнит от этих гребаных игр.

Он улыбается мне, сверкая своими острыми клыками, которые почему-то кажутся длиннее и острее. От этого зрелища у меня кровь стынет в жилах, от инстинктивного страха, такого, какой испытываешь, когда змея показывает свои клыки.

Я не могу дышать.

— Ты превращаешься во что-то похожее на меня, — говорит он. — Прежде чем привести тебя сюда, я думал, что все будет просто. Теперь, когда я попробовал тебя на вкус, и узнал тебя, даже не знаю, чего ожидать. Какая сторона может взять верх. А до тех пор ты будешь сидеть на этом стуле.

— И что ты такое?

Только что я смотрела на него с другого конца комнаты, а в следующее мгновение он оказался прямо перед моим лицом, и я даже не заметила, как он пошевелился. Все, что я сейчас вижу, — это его зрачки, такие черные и бесконечные, что я могла бы провалиться внутрь и утонуть в них.

«Ты знаешь», — он произносит это у меня в голове, его губы не двигаются. «Просто не хочешь признавать, думаешь, это означает, что ты сходишь с ума. Но скоро ты сама все поймешь».

— Вернусь позже, — говорит он через мгновение. — Для твоей первой стадии.

Я пытаюсь пошевелить языком. На ощупь он тяжелый.

— Первая стадия?

— Превращения, — говорит он. — Первая стадия — это вожделение. Вторая стадия — жажда крови.

— Вожделение? Что это вообще значит?

— Увидишь. Возможно, тебе это даже понравится… если я проявлю милосердие. Если нет, ты будешь испытывать настоящую агонию, умоляя меня покончить с этим, — затем он одаривает меня улыбкой и наклоняет ко мне подбородок. — Береги себя, Ленор.

Он выходит из комнаты, на этот раз не выключая свет.

Я пользуюсь моментом, чтобы попытаться оценить ситуацию, попытаться осмыслить все, что произошло.

Но не могу.

Это слишком много, слишком невероятно, слишком фантастично.

Единственное, что действительно имеет смысл, так это то, что родители оставили меня здесь умирать.

И, возможно, они даже мне не родные.

ГЛАВА 7

Красная луна восходит над мостом «Золотые ворота».

Я сижу на заднем сиденье машины, смотрю в окно и испытываю такое сильное удивление. Не из-за луны, которая поет мне песню, а из-за моста, машины, из-за вида океана с такой высоты, из-за лунного света, играющего на воде.

Поворачиваюсь вперед в своем детском кресле и смотрю на людей на переднем сиденье. За рулем сидит мужчина с добрыми глазами и веселым смехом. Затем появляется женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными сзади в косу, ее руки обмотаны бинтами.

Они не мои родители.

Но станут ими.

— Когда у тебя день рождения, Ленор? — спрашивает меня женщина.

Я слишком маленькая, чтобы говорить, слишком маленькая, чтобы знать.

Но мысленно произношу «17 апреля», и женщина кивает.

— Тогда у нас будет целых девятнадцать дней рождений до твоей смерти, — говорит она, поворачиваясь на своем сиденье, чтобы улыбнуться мне. — Ты знаешь, что должна умереть,