Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

для съемной перчатки скафандра. Сначала я слушала ее с недоверием, заподозрив, что она, наверное, дурачит меня, на ходу замешивая изощренную и почему-то язвительную метафору на обрывках наших предыдущих стенаний. Но она продолжала рассказ как ни в чем не бывало, и я сообразила, что она говорит об очень конкретных деталях своей необычной профессии. Тем временем сестра раздала нам маленькие керамические соусники, а я плеснула в каждый соевого соуса. С годами сестрина подруга набирала мастерство, что позволило ей перейти с конструирования перчаток и рукавов для скафандров на шлемы, а потом и на скафандры. И сейчас она работает над ТПМК для женщин-астронавтов.

ТПМК? – переспросила я.

Термический противомикрометеоритный костюм специально для женщин, пояснила она, обмакивая ролл «Калифорния» в соевый соус. А весь последний месяц она пытается придумать, как учесть в конструкции фактор менструации.

Весь вопрос – куда девать всю эту кровь?

Конечно, ее вопрос был риторическим, потому что она знала, о чем говорит, понимала потребности астронавтов в открытом космосе, в том числе женщин-астронавтов, и прекрасно разбиралась в свойствах и ограничениях конструкционных материалов. Дальше она принялась объяснять и заговорила совсем иначе, словно перед ней за овальным конференц-столом сидят потенциальные инвесторы: что всегда мудрее не идти наперекор природе и что самое разумное, если не можешь изменить ситуацию, самой подстроиться под нее; как говорится, не можешь победить – присоединяйся. Вот почему в термическом противомикрометеоритном костюме предусмотрен внутренний слой, который без остатка и притом эстетично впитывает менструальные жидкости в толщу костюма. Как только они выделяются, сразу начинают медленно распределяться по поверхности костюма, вроде принтов на футболке, окрашенной узелковым методом, меняют цвета и образуют неповторимые узоры, пока «лунный» цикл женщины-астронавта проходит положенные фазы от отторжения эндометрия до созревания новой яйцеклетки. Я смотрела на нее с благоговейным трепетом и, наверное, лепетала какие-то слова восхищения. Завершив описание проекта, она широко улыбнулась, и я улыбнулась ей в ответ, а она кончиком палочки для суши показала, что у меня что-то застряло между передними зубами.

РЕВЕРБЕРАЦИИ

Итак, какой у нас план, пап? – спрашивает мальчик.

Сейчас предрассветное утро, и, несмотря на дождь, они готовятся идти на улицу записывать образцы звуков вокруг мотеля. Его отец отвечает, что план простой – пополнять коллекцию звуков эха.

Я до сих пор не уверена, что в точности он подразумевает под «коллекцией». Насколько я понимаю, он имеет в виду собрать уходящие звуки и голоса, из которых в конечном счете, если их смонтировать, может получиться какая-то история. А может, он вообще не собирается монтировать из них историю. А просто будет бродить по различным местам среди людей и временами о чем-нибудь их спрашивать, а может, и не спрашивать ни о чем, а всего лишь ловить своей микрофонной удочкой любые, какие подвернутся, звуки. Возможно, собранный им материал останется нерассказанным, а выльется в коллаж из звуков среды и голосов, и каждый будет сам по себе рассказывать историю, вместо того чтобы чей-то один голос заставил их выстроиться в четкую нарративную последовательность

Да, но что конкретно мы будем делать? – спрашивает своего отца мальчик, пока они обуваются перед выходом.

Собирать звуки, которых никто обычно не замечает.

Какого рода звуки?

Скажем, как дождь стучит по крышам, голоса каких-нибудь птиц, если получится, или жужжание насекомых.

А как ты записываешь жужжание насекомых?

Просто беру и записываю.

Он рассказывает мальчику, что они воспользуются стереомикрофоном на шесте, а сами постараются подбираться как можно ближе к источникам звуков. Он хочет, чтобы все звучало натурально, чтобы эти звуки лишь слегка намечались на постоянном однородном шумовом фоне. Но это делается уже потом, говорит он мальчику, при микшировании, микширование позволяет менять первоначальный уровень звуков. А до того, говорит он мальчику, пока записываешь разнообразные звуки, нужно как можно ближе подбираться к их источникам.

Значит, мы подкрадемся поближе к насекомым и запишем их? Так?

Что-то вроде того.

Я не сплю, но лежу в постели с закрытыми глазами и слушаю их беседу за сборами. Интересно, размышляю я, приложимо ли все, что сейчас говорит мальчику мой муж, к документации звуков и моему собственному проекту? Только не уверена, что смогла бы – или должна – подбираться к моим источникам как можно ближе. Пускай мне все равно придется монтировать архив потерянных детей из их свидетельских показаний и записей, где их голоса рассказывают, что с ними приключилось, мне кажется глубоко неправильным превращать их самих и их судьбы в пищу для СМИ. Зачем? Для чего? Чтобы их могли послушать другие и испытать жалость? Или гнев? А потом сделать что? Никто не бросает ходить на работу и не объявляет голодовок, послушав утром радио. Люди продолжают жить обычной жизнью, каких бы ужасов они ни наслушались в новостях, если только эти ужасы не имеют прямого касательства к погоде.

Наконец мальчик и его отец отбывают из комнаты под дождь, сейчас поливший как из ведра, и дверь закрывается. Я поворачиваюсь на другой бок в попытке снова заснуть. Я ворочаюсь и ворочаюсь с боку на бок, накрываю голову свободной теперь мужней подушкой, еще теплой и немного отдающей потом. Я уговариваю себя снова заснуть, разговариваю сама с собой, стараясь отогнать ощущение, что подо мной, а может быть, внутри меня разверзается пропасть, готовая затянуть, поглотить меня. Чем заполнить эмоциональные пустоты, которые образуются от внезапных, как гром среди ясного неба, перемен? Какие резоны, какие нарративы уберегут тебя от падения, от нежелания падать? Я снова кручусь с боку на бок, мечтая заснуть. Я сильнее вжимаюсь в подушку, я опускаюсь в недра своего разума, доискиваясь причин, составляя списки разных вещей, строя планы, ища ответов, ища выходов, я жажду темноты, тишины, пустоты, жажду желаний.

КОЛЛЕКЦИЯ

Утро, яркое, полное дневных звуков, постепенно вступает в свои права. Девочка все еще спит, а ко мне сон так и не идет. В окно я вижу, как вдали из-за толстого одеяла облаков, которым вздумалось зависнуть над нашим крохотным клочком мира, проглядывает солнце, готовясь начать свой дневной путь, но его лучи не в силах прорваться через клубы водяных паров, осветить пространство, прояснить мысли, пробудить в сонных телах бодрую энергию. Я снова ворочаюсь в постели. Муж оставил на своей стороне одну из книг, которые возит в своих коробках, «Звуковой ландшафт» Мюррея Шафера. Я дотягиваюсь до книги и, повернувшись на спину, раскрываю над своим сонным лицом. Из страниц выскальзывает листок и перышком планирует мне на грудь. Это адресованная мужу записка, без даты:

Мне страшно нравится идея «коллекционировать звуки эха» – она великолепно отражает двойственность леса у босави, позволяющую одновременно акустемологически диагностировать здоровье/богатство и живого мира, и «ушедших отражений/ревербераций» умерших, кто по смерти «превратился» в его птиц. Увидимся, и, надеюсь, вскоре.

Ваш Стивен Фельд

Помню я это имя, Стивен Фельд. В свое время мой муж учился записывать и осмыслять звук вместе с группой музыковедов-фольклористов, лингвистов и орнитологов, они собирали образцы звуков в дождевых лесах и пустынях. Студентом он читал и слушал материалы Стивена Фельда, он акустемолог и вслед за Мюрреем Шафером считает, что в производимые людьми звуки, будь то музыка или речь, обязательно вплетается эхо окружающего ландшафта, недаром Фельд всю жизнь собирает примеры этой невидимой глубинной связи. Еще в конце 1970-х годов Фельд записывал погребальные плачи и ритуальные песнопения народа босави в Папуа – Новой Гвинее и только потом сообразил, что его записи – не что иное, как вокализованные карты местных ландшафтов, как они видятся летающим над ними птицам с высоты и при быстрой смене точки обзора. Фельд начал записывать птиц, потом несколько лет прослушивал сделанные записи и понял, что босави воспринимают голоса птиц как эхо или «ушедшие реверберации» – как отсутствие, превратившееся в присутствие; и в то же время как присутствие, делающее отсутствие слышимым. В погребальных ритуалах босави подражают голосам птиц, потому что считают их единственными на свете существами, которые отражают отсутствие. По словам Фельда, босави воспринимают пение птиц как «голос памяти и отголоски предков».

Идеи Фельда сформировали мировоззрение моего мужа – вернее сказать, его звуковое мировосприятие, – и в конце концов он разыскал Фельда, напросился с ним в Папуа – Новую Гвинею и помогал записывать в дождевых лесах пение птиц и отраженные в песнопениях босави сюжеты в попытках создать карту звуколандшафта мертвых через реверберации их присутствия в птичьем пении. Муж по пятам следовал за Фельдом с мешком за плечами, полным разнообразной звукозаписывающей