Любимая игрушка Создателя - Инна Бачинская

– Ну, знаете… – пробормотал. – Не ожидал. Как вы это делаете?

– Хотите еще?

– Нет! – Художник рассмеялся натужно. – Не хочу. Знаете, мой отец умел показывать фокусы…

– Ваш отец был фокусником?

– Фокусником? – Художник снова рассмеялся, на сей раз более естественно. – Нет, он был математиком, работал в школе для одаренных детей. Мы тогда жили в… – Он назвал город, и Карл вздрогнул. – Занюханный такой городишко, жалкий. А школа была хорошая, отец рассказывал.

– Ваш отец жив?

– Нет, к сожалению. Погиб в автокатастрофе. Мне было лет десять тогда. Мы сразу же уехали к маминому брату.

– Вы похожи на отца?

– Мама говорила, похож.

– Ваша мама…

– Умерла. Два года назад. Рак. – Художник печально покивал.

– Ладно, – подвел черту Карл. – Двух сеансов вам хватит?

– Хватит! – обрадовался художник. – Спасибо!

Название городка было знакомо Карлу Мессиру. Собственно, оттуда все и началось. Вот уж не буди спящее лихо…

Он помнит, как сидел на шатком табурете в комнате покойной тети Паши, смотрел на узкое арочное окно в частых переплетах и пытался вспомнить, что же случилось здесь когда-то. На его детских рисунках было изображено окно, а он думал, это ракета в клетке, и удивлялся странной детской фантазии. Оказывается, это была не фантазия, а реальность. Окно существовало на самом деле, что вызывало новые вопросы. Кто были дети на его рисунках? Девочка с длинными ножками и мальчик без лица? Почему у него не было лица? Как они попали в сказочный терем? Кто привел их в бедную комнату тети Паши? И зачем? Да и была ли она тогда, тетя Паша? Столько лет прошло…

Он сидел, закрыв глаза, чуть покачиваясь на хлипких ножках табурета. Ему казалось, он вспоминает, как сидел на полу и рисовал. Кто-то дал ему бумагу и простые карандаши и сказал… Что же он сказал? И что случилось потом? Что случилось с детьми потом?

…Он запер дверь, отдал ключ растрепанному парню из соседней квартиры и вышел. Оглянулся на сказочный терем под красной черепицей, столь неуместный среди ободранных панельных многоэтажек. Как несостоявшаяся мечта идеалиста-архитектора о прекрасном городе будущего…

Был теплый сентябрьский день, сухой, солнечный. Наступившая осень чувствовалась лишь в порывах несильного ветра, прохладного уже.

Он бездумно шел по улице, пребывая в состоянии полусна-полуяви, полный ожидания, что вот-вот откроется некая дверь, спадет пелена и откроется истина. Ребенок рисовал окно, маленьких зверушек, других детей, а потом повторял эти рисунки снова и снова. Позже, уже в детдоме, он повторял на рисунках то, что видел раньше, что помнил. Помнил? В том-то и дело, что ничего он не помнил! Ему было пять или шесть, когда он попал в детдом, он должен был помнить. Должен! Но его память была стерта, словно ластиком. Что случилось? Какое потрясение стерло все его ранние воспоминания? Вопросов было много, и ни на один из них не было ответа. Он нащупал след, как собака-ищейка, но след оборвался, и растерянная собака все кружит и кружит вокруг…

Старик, идущий навстречу, привлек его внимание. Сначала он услышал стук палки о тротуар, потом тяжелые шаркающие шаги. Он испытал вдруг мгновенное головокружение, ему показалось, он летит в пропасть. Позже он решил, что это было предчувствие. Знак. Старик с палкой был ему знаком. И строчка из Библии вспомнилась ни с того ни с сего – Каин, где брат твой Авель? Я не сторож брату моему. Не сторож…

Он поздоровался. Старик поднял на него колючие глаза, присмотрелся и сказал:

– Что-то я тебя не припомню.

– Мы не знакомы, – ответил он, лихорадочно соображая, что сказать. – Я из… газеты. Собираю материал о вашем районе. Сейчас обсуждается план застройки левобережья, старые дома будут сносить… Вы давно тут живете?

– Двадцать пять лет, – ответил старик. – А нас куда? На выселки? Здесь худо-бедно все под рукой. И привыкли.

– Мы не можем где-нибудь поговорить?

– Сейчас не могу, иду в поликлинику.

– Может, после?

– Нет, у меня процедуры, после них лежать надо.

– Жаль, мне кажется, вам есть что сказать. Столько лет все-таки…

– Есть-то есть… – он испытующе смотрел на молодого человека. – Если хочешь, приходи завтра. Вон мой дом, видишь? Номер шестнадцатый, квартира семь.

…Он лежал без сна на скрипучей кровати в жалком номере местной гостиницы. Думал. Спрашивал себя, нужно ли ворошить прошлое. Зачем? Он никогда не задумывался над тем, кто он. Его это не трогало. У него была жизнь, которая ему нравилась. Он сделал ее сам. Так ли важно, что было в самом начале? Если бы не папка с детскими рисунками, свалившаяся ему на голову…

«Уеду, – решил он. – Дурак, что приехал. Ничего не хочу знать». Позже он думал, что это было предчувствием. Инстинктом самосохранения, который мигал красными лампочками. Требовал уйти и забыть.

Утром он решил все-таки встретиться со стариком. Убеждал себя, что тот будет ждать. Неудобно обманывать старого человека. Но это были понты для приезжих, как любил говорить программер Игорек. Тайна стучала в его сердце. Тайна и любопытство. И чувство, что подошел к незнакомой двери и протянул руку, чтобы открыть…

Ободранная пятиэтажка под номером шестнадцать стояла в глубине двора. Он присел на лавочку во дворе, испытывая странное томление духа. Ему было плохо. Тошнота подкатывала к горлу. «Да что это со мной, – думал он, удивленный. – Отравился?» Он заставил себя подняться и войти в подъезд. Подняться на второй этаж. Седьмая квартира была опечатана. Он, думая, что ошибся, достал из кармана листок из блокнота, на котором записал адрес старика. Все правильно – дом шестнадцать, квартира семь. Потоптавшись нерешительно, он позвонил в соседнюю квартиру. «Кто там?» – спросил дребезжащий старушечий голос.

– Извините, я к вашему соседу, – произнес он. – Что случилось?

Дверь приотворилась, через цепочку на него глянули любопытные глаза старой женщины.

– Нету Степана Антоновича, помер в одночасье.

– Как помер? – не поверил он.

– Вот так, взял и помер. У нас говорят, – старуха придвинулась ближе, – что помер не своей смертью.

– Что значит не своей? – спросил он, чувствуя слабость в ногах.

– А то и значит, что вроде как убили его! – прокричала она шепотом.

– Кто убил? – задал он дурацкий вопрос.

– Да кабы знать. У него деньги водились, вот и позарился кто. Мало ли. Тут и полиция уже была, видишь, дверь запечатали. К нему утром мастер приходил антенну ставить, а дверь вроде как открыта. Он туда, а Степан лежит на полу в прихожей, холодный уже.

– Когда же это случилось? – пробормотал он. – Ночью?

– Не, Степан не открыл бы ночью даже своему кому. Он сильно осторожный был, берегся. Вроде как вчера вечером. И не слышно ничего было, телевизор у всех орет, музыка.