Его птичка. Книга 2 - Любовь Попова

И в мозгу все еще отдаются ее стоны, а на руках все еще запах женственности, а в паху пожар, и только она одна может его потушить.

— Антонина, — убегает вдруг Аня из-под моего взгляда и что-то спрашивает. Та мило улыбается и указывает в сторону. Скорее всего туалета.

Аня, не глядя на меня, здоровается с каким-то мужиком и отказывается от бокала шампанского, которое разносят официанты. Быстрым чеканным шагом выходит из помещения. Сбегает.

Я закрываю глаза. Глубокий вдох-выдох.

Раз. Не ходи за ней.

Два. Антонину вряд ли волнуют твои измены.

Три. Все кончено.

Четыре. Не надо смотреть в ее сторону.

Пять. Шесть. Семь. Счет в голове сбился, а на глаза легла пелена желания и похоти. С ума сводит шлейф нежного аромата, что манил меня пойти и просто поговорить.

Спросить, как она здесь оказалась. Ничего ведь такого?

Поэтому иду вперед, втягивая аромат самого нужного человека на свете, сжимаю дрожащие руки в кулаки и тянусь к двери, что только что захлопнулась.

Ты идешь просто поговорить. Просто. Поговорить.

Это было невыносимо.

Грудь тисками. Сердце в пляс. И шею словно стянули цепью — и не выдохнуть, и не вдохнуть.

Сколько водой на себя ни брызгай, сколько глубоко ни дыши, сколько ни пытайся прийти в норму, все равно внутри все горит, наливается свинцом, давит на влюбленное сердечко.

Руки дрожат, пока я пытаюсь набрать воды в ладони и напиться. Глоток обжигающе ледяной жидкости хоть немного приносит облегчение, стекает по стенкам горла, замораживает часть эмоций.

Главное — не зареветь, главное — слез не показать. Главное — уйти побыстрее, чтобы не видеть его и ее.

Голос я узнала. Это она отвечала на звонки, когда я все-таки набиралась решимости позвонить Роме и попросить помощи. Любой помощи.

Он не перезвонил. Три звонка, и ни одного отклика. Больше я не стала навязываться.

Только одно это должно заставлять меня его ненавидеть. А я не могу. Вижу и, вместо того чтобы выцарапать глаза, хочу впитать их туманную глубину серого цвета и просто гладить надбровные дуги большими пальцами, рассматривая такие родные черты лица.

Делаю протяжный выдох, выпрямляю спину и отворачиваюсь от отчаянья, что вижу зеркале.

Я актриса и могу сыграть любую роль, сколько бы боли она мне ни принесла.

Последний раз рассматриваю дорогущую уборную с широкой ванной и таким унитазом, что с него и поесть не стыдно, а вода в раковине с подсветкой. Как подумаю, сколько денег угрохано только на одну эту подсветку, становится дурно.

Да, это правильно, лучше подумать о деньгах и о том, где их брать, если выйти из состава труппы Олега.

Возвращаться в клуб и танцевать гоу-гоу? Работать ночами? Господи, знала бы я, чем буду заниматься вместо классического балета, никогда бы не поступила в хореографический.

Но, как правильно говорил мой умерший отец, каждый человек должен делать то, что он умеет лучше всего. Каждый делает то, что должен. Если мне бог дал умение правильно двигать телом, я не должна жаловаться.

Я вообще ни на что не имею права жаловаться.

Все живы, все. Ну пусть не все здоровы. Но живы — тоже хорошо.

Еще один глоток воздуха, и выхожу наружу, как вдруг меня бесцеремонно вталкивают обратно.

Рома. Ну кто еще бы это мог быть?

— Ты стал совершенно невоспитанным, — говорю я ему, стоя напротив, и с ужасом смотрю на защелку, которая под напором его руки закрылась.

Эти защелки.

Меня от них еще в больнице в дрожь бросало. Один такой щелчок, и нас окутывало странным липким притяжением, и нет сил противиться сексуальному влечению, да и желания противиться тоже нет.

И сейчас оно никуда не делось: манит, гипнотизирует, заставляет не отрывать взгляда друг от друга.

Я что-то сказала про воспитанность. Правильно. Лучшая защита — нападение.

И зачем он сюда пришел, раз у него скоро намечается семейная идиллия?

— Ну так и ты не восемнадцатилетняя девственница, — с иронией в голосе и взгляде напоминает он и — о, кошмар — делает шаг вперед.

А ну стой!

— Не смей, Рома, ко мне приближаться.

Мы оба знаем, чем заканчивается этот проклятый щелчок двери.

— Сегодня ты была не против.

— Сегодня я еще не знала, что ты женишься. И все произошло быстро, я не успела подумать, — залепетала я, действительно чувствуя вину за слабость своего передка.

— Мне очень нравится, что в моем присутствии твой мозг отключается, — произносит он негромко, на уровне тигриного рычания, и внезапно делает бросок хищника, сжимая меня руками и смотря сверху вниз.

Я уже и забыла, какой он высокий и большой по сравнению со мной, но все равно сопротивляюсь, упираясь руками в его твердую, как скала, грудь. Я так любила на ней спать.

— Уйди, Рома, прошу, все давно кончено, — шепчу, чувствуя, что сердце отчаянно кричит: «Беги!» Он снова сделает нам больно, растопчет и выбросит.

— Тогда почему ты течешь?

— Что?

Это как вообще? Его руки сжимают мне плечи, и он никак не мог понять, что…. Да, что между ног начался пусть не потоп, но вполне себе — наводненьице.

— Я слишком хорошо знаю запах твоего тела, когда ты возбуждена, и сейчас ты меня хочешь, — мягко шепчет он и касается губами щеки.

Эта ласка настолько не вязалась с тем, как дико бьются наши сердца, с тем, как его желание уже прилично так давит на живот и совершает волнообразные движения. Он снова давал мне шанс отступить, оттолкнуть его, но его губы на лице творили волшебство и сил сдерживать его напор просто нет.

Так легко повторять себе, что он с другой, так легко понимать, что завтра я уеду в другой город, так легко наслаждаться тем, как он рисует узор вальса на моей щеке, собирая капельки воды, скользя по ним, задевая мочку уха, посасывая, вызывая нескончаемую ноющую сладкую боль внизу живота и пустоту. И только ему под силу ее заполнить.

Рома, проклятущий, знает каждую чувственную точку на моем теле, каждое эрогенное место. Он, скотина, знает, как меня вознести на высоту полета, и отлично знает, как оттуда сбросить.

Напрягаю мышцы рук и все-таки его отталкиваю.

— Хватит! Иди нюхай свою невесту.

Вижу его затуманенный взгляд и понимаю: отсюда я без его поцелуя уже не выйду, и хорошо, если только поцелуя. Все равно задираю подбородок, показывая, какая я сильная независимая женщина, и пытаюсь обойти его.

Раз.

И мы как два танцора, не можем разойтись в стороны.