Его птичка. Книга 2 - Любовь Попова

Шаг делаю я, и в ту же сторону он.

— Ты издеваешься? — едко произношу.

— Почему Афанасьев?

— А почему, собственно, и нет? Он твоего возраста, так же сложен и почти так же трахается.

Челюсти Ромы сжимаются, и мне его ревность доставляет какое-то извращенное удовольствие. Бесполезная ревность, ведь она ни к чему не приведет.

— Он кобель, — говорит резко, выдыхая мне в лицо аромат — сладкий, манящий, как из детства, и напоминает дни, когда я вместе с братьями-близнецами лазила по садам и воровала вишню.

Ведь самые сладкие ягоды за чужим забором. Ведь запретный плод так манит.

Может, поэтому я так залипла на Роме, потому что неосознанно чувствовала… Он никогда не будет моим до конца. Судьба дала мне его в аренду.

На, малыш, попользуйся, а потом я и дальше пойду блядствовать.

— Кто бы говорил насчет кобелизма, — зло, как-то на себя непохоже ухмыляюсь я и проскакиваю под его увитой мускулами рукой к двери.

— Тебе я не изменял, кроме…

— Тот случай, конечно, был особенным? — с презрением произношу я. — Все ради карьеры, все ради денег и статуса, верно, Сладенький? — шиплю и разворачиваюсь, чтобы посмотреть в его лживые, такие красивые глаза, и утопаю в их серебре.

Эти глаза только трепанацией можно вытравить из моего сознания и сердца.

— Ну, — ехидничает он. — Я смотрю, ты недолго горевала. Олег в тот же день тебя утешил или вы для приличия сходили на свидание? — такой ядовитый тон, что и на меня сразу накатывают гнев и ярость.

— Ты ничего не знаешь! — тыкаю ему указательным пальцем в грудь. — Ты сидел тут, горя не знал, а я…

— А что ты? — хватает он меня за запястье и не дает вырваться. — Пошла в шлюхи?

— Да пошел ты! — вскричала я. — Просто иди на хуй! Отпусти, я сказала, — уже реву я, но вмиг оказываюсь с зажатым ртом и лицом к зеркалу.

— Не ори.

— Отпусти, — глухо говорю сквозь ладонь и не могу оторвать взгляд от пары в зеркале. Он выше, с широким разворотом плеч и светловолосый, хотя я вижу пару седых прядей, и она — нежная, хрупкая, влюбленная в засранца.

И ни время, и ни обида не смогли уничтожить тот холст, что мы с ним рисовали в течение года. Холст нашей вселенной любви и боли.

— Отпусти меня, Рома.

— Я был бы и рад, честно, — опаляет он горячим дыханием мое ухо и продолжает прерванную пытку. — Но я все еще чувствую запах твоего вожделения, малыш. Как я могу отказать себе в удовольствии попробовать его на вкус? Как мы можем не потрахаться… Последний раз…

Я плохая. Ужасная. То, что я сейчас делаю, грешно и неправильно.

Воровать вишню в чужом саду неправильно, как и млеть от ласк чужого мужчины. Млеть и выгибаться, чувствуя, как его член готов уже прожечь дыру в моей юбке.

Его губы уже давно завоевали ответственные позиции на шее и празднуют там победу — прикусывают кожу. Его рука на моей груди ликует. Она добралась до сосков и нежно их потирает между пальцами, но через ткань Роме мало. Его руки вступили в сговор, и, пока одна нагло мнет грудь, срывая с моих губ всхлипы, другая уже расстегивает крохотные пуговицы рубашки.

Миссия выполнена, и вот я уже прикусываю губу от прикосновения Ромы к груди и ее вершинам.

Надо бежать, бежать куда угодно — от него… от себя. Только разве сбежишь от себя, когда тебя так трепетно ласкают губы, когда тебя так властно обнимают руки? И желание бежать медленно растекается вместе с моими чувствами, что под давлением тела Ромы просто тают, как шоколад на солнце.

Он мое солнце. Всего раз, за все три года, я ощутила, как мир наполнился красками, всего однажды. Теперь же эти краски снова вошли в мой мир, раскрасили серость, заполнили чувства.

И нет сил противиться влечению. Искушению, в которое Рома превратил простую, почти невинную прелюдию.

Сжимаю бедра крепче, просто боюсь, как бы оттуда не потекло, и чувствую щемящую нежность внизу живота.

Он разворачивает меня одним махом, молча смотрит в глаза и медленно, так медленно поднимает юбку, а под ней трусики, насквозь мокрые, по которым он ласково гладит половые, припухшие губки.

Времени снимать одежду нет, вообще ни на что времени нет, только этот вот такой поспешный последний поцелуй, последний секс, последняя встреча.

Только это мгновение. И я навсегда заберу его с собой, чтобы, когда настанет очередная жопа, доставать из сундучка воспоминаний и просматривать вновь и вновь. Думать о том, как грудь взбухает от его грубых ласк, как его губы втягивают в рот сосок, как его пальцы отодвигают ткань трусиков и проникают в лоно.

Долго-долго он его растягивает, подготавливает одной рукой, а другой просовывает пальцы мне в рот, потому что еще немного, и я сорвусь на крик экстаза. Такой рваный, хриплый крик.

Его пальцы во мне, мои пальцы в его волосах, и от этого хочется верещать от восторга. Не в темноте, не во мраке сна. Наяву. Больше не сны. Больше не мечты. Он реальный, рядом, пусть не любит, пусть только хочет. Пусть только последний раз.

Пальцы в пещерке очень быстро заменяет головка члена. Она проникает неглубоко, водит по складочкам, щекочет, собирает влагу, и вот я уже мычу и чувствую, как медленно, миллиметр за миллиметром, он разрезает своим телесным скальпелем надвое все мои чувства и эмоции. Как он скользит внутри, как мое взбухшее влагалище гостеприимно его обволакивает.

Член внутри, до самого конца, а мои ноги разведены так широко, что я спокойно ставлю их на столешницу раковины и смотрю вниз. На то, как идеальны эти соединенные тела, как идеально соединение.

— Аня, — только и выдыхает Рома, наклоняется вперед и почти опускает мое дрожащее тело на спину, а затем вытягивает из меня член, как ниточку из одежды, полностью, а потом сотрясает мощным скользящим выпадом. До конца и снова назад. И так по кругу, доводя меня до конвульсивного сумасшествия.

Медленно назад и резко внутрь.

Я просто сойду с ума от того, как это сладко, как от этого уходит земля из-под ног, как от этого все плывет.

Но течение быстро ускоряется, как и движения тела Ромы.

Он убирает мне пальцы изо рта, чтобы двумя руками ущипнуть соски, потянуть на себя и быстро поглотить мой очередной вскрик яростным поцелуем.

Он нависает как скала, полностью одетый, но по-животному страстный и непреклонный. Я не могу оторвать взгляд от него, не могу даже воспротивиться своим чувствам к нему. Ненавижу, презираю, но бесконечно хочу.

Рома делает шаг назад, собирает мои ноги вместе и сгибает в коленях, упирается в них руками и снова втискивается во влажное нутро.

Но на этот раз нежности не осталось, голый неистовый трах, который низводит все высокое в разряд похоти.