Грань - Фло Ренцен

не про «любит-не-любит». Мы с ним об этом вообще не говорили. Мы…

— Пункт номер два: никаких «вы». Раньше «вы», может, и были или наклевывались, но затем самоликвидировались. И теперь никаких «вы» нет и быть не может.

Ей явно нравится смаковать мою теперешнюю ситуацию, вернее, то, что она таковой считает. Глядишь — сейчас языком начнет щелкать от удовлетворения. Надо дождаться и тайком заснять, а затем распространить на ее канале в качестве мема. Можно с какой-нибудь умной озвучкой, из ее же перлов. Языковая медитация, там… Ей — прибавка к популярности, а мне — моральное удовлетворение.

Мысль эта настолько ярко вырисовалась в моем слегка отдохнувшем мозгу, что на то, чтобы что-нибудь ответить, меня уже не хватает. Каро воспринимает это, как знак согласия с ее доводами.

— Пункт номер три: никаких обновлений я здесь не вижу. И хочешь знать мое мнение? Я не одобряю. До этой злополучной пятницы-субботы ты шла по нарастающей. Главное — путь, а не цель. Это так же верно, как то, что, пока живы, мы не должны останавливаться на достигнутом. Ты шла по нарастающей, потому что шла твоим путем. Теперь же ты дала загнать себя на чей-то чужой путь, который не избирала. И что получается? Теперь ты если не пятишься назад, то, по крайней мере, топчешься на месте. Вот на какой путь ты дала себя загнать. И никаких обновлений.

В ответ на это я не острила, не язвила и не ерничала, ведь и Каро не наезжала. Вместо этого я сделала вид, что услышала и, может быть, прислушалась. Даже благодарность попыталась на лице изобразить за ее неравнодушие к участи подруги.

— Приезжай давай, — потребовала я вместо реакции на ее трехступенчатый приговор.

Потому что как подоходчивей объяснить ей, что неравнодушие ее и участливость дорогого стоят? Что у него, неравнодушия множество обличий — когда, к примеру, чувствуешь себя одинокой, забытой и всеми заброшенной, кинутой-покинутой дурнушкой… старушкой… но — о, чудо, к тебе вдруг клеем клеится молодой коллега-вуменайзер, а потом о тебе, о-тоже-чудо-но-в-сто-раз-чудеснее, вспоминает бывший. Не просто вспоминает. Нет, его воспоминание — не долбаное мемори. Ведь… ведь… на самом деле он подсознательно, по-видимому, понял, чего вам обоим не хватало, когда вы были вместе. Первый понял. Вот и прибёг. Как-то так.

Но объяснить это, да еще так, чтобы Каро не объявила без обиняков, что я попросту слаба на передок, показалось мне задачей трудной.

Вот я и сказала ей просто:

— Приезжай давай.

Так и условились — я ее жду и в ожидании ее особо по жесткачу не гуляю. Слова «грешить» мы с ней, кажется, обе не приемлем.

С Рози все заметно проще, по крайней мере, в объяснении:

— Он что, наобещал тебе, что ее бросит?

— Нет. Наоборот — он сказал, что вообще-то неплохо в нее внедряется, а я ему мешаю.

— Офигеть. Он тоже требовал, чтоб ты от него отстала, а ты не отстала… и потом вы и…

— Сахарок, сахарок… — смеюсь. — Полегче. Забыла, кто я?

— М-да, ты права. Ладно, значит… значит… ой, каз-зе-е-ел… он двух захотел… его от этого прет… так, что ли?

— Не знаю. Позавчера он говорил мне, что его от меня прет. Позапозавчера, вернее. Но позавчера, кажется, тоже.

— Да он, наверно, просто тупо поскубался с ней? А?.. — чуть не хлопает себя по лбу Рози и смотрит на меня в отчаянии. — Решил с тобой выпустить пар.

На самом деле я не рассматривала этот вариант.

Да даже если и так — разве теперь это важно? — мысленно вопрошаю откуда-то оттуда, со своих олимпийских верхов. Мы ведь… на такой уровень новый вознеслись… мы с ним… мы оба… что нам не надо этого… этих условностей… чтоб над этим париться… и подумать смешно… эм-м-м… или…

— Блин, думаешь, правда? — спрашиваю у Рози, еле дыша.

— Да легко! — она полна уже не отчаяния, а трагизма.

— Ну что ж, помирятся. Мне похер.

Стараюсь придать своему голосу максимум убедительности и рассуждаю резонно:

— Что я ему — наложница какая-нибудь? Извечно зареванная, ждущая, что он «с женой разведется»? Я, вон, сама с мужем развелась, когда мне приспичило.

— Как же, помним.

— А они и не женаты. Но — в добрый час.

— А хорошенько он тебя… торкнул, — замечает Рози. — Обновил, как же… Блин, аж интересно, что вы там…

— Поверь мне, Рози, ничего особенного. По крайней мере, по твоим меркам.

— Я, между прочим, тебя понимаю.

— Понимаешь? — усмехаюсь.

— Понимаю. У меня так же… — Рози сует в рот невероятно огромную порцию мороженого: —…с моими диетами, — проглатывает, прежде чем успеваю остановить ее — все это не стоит застуженного горла. — Калории на сегодня вроде исчерпала, эпп хавать не велит, да вроде давным-давно уже привыкла к своим порциям. Но вот какая-нибудь сволочь разворачивает перед тобой шоколадку, прям под нос сует… Ты ломишься сначала взвесить шоколадку, затем — сосчитать калории, чтобы потом отполовинить да угостить кусочком от своей половинки кого-нибудь другого, но руки сами — в рот! И ты — ам!

— В рот — и ам! — подтверждаю, старательно отгоняя саму мысль о пошлостях.

— А дальше — вопрос техники…

* * *

Февраль на исходе.

Меня, конечно, во многом можно упрекнуть, но только не в том, что я врала.

Я не врала Рози, я не врала Каро — нас с ним будто подменили.

Предположение Рози насчет Нины не ранило меня — легонько царапнуло коготком любопытства. Женщины — любопытные заразы. Еще с тех самых пор, с яблоком. По-видимому, во мне тоже не искоренился этот библейский атавизм.

В следующий раз мы с ним отлеживаемся у меня «после». За окном дубак, такой сухой, морозный февральский день. Рик как раз тихонько теребит мои соски, покручивает то один, то другой, а сам говорит ей по телефону:

— Да. Ладно, я за тобой заеду.

Ее ответ слышен невнятно — кажется, что-то типа «соскучилась».

— Мгм. Пока.

— Помирились? — спрашиваю его затем просто.

— Мгм, — отвечает он так же просто.

Затем смотрит на часы на телефоне и, убедившись, что в его распоряжении еще достаточно времени, ставит его на «мьют» и откладывает в сторону. Перекатившись ко мне, дает обнять себя ногами и нависает надо мной.

После долгих поцелуев взасос Рик занимается со мной любовью, лишь вскользь посетовав, что перед финалом нужно надевать презерватив. Когда уезжает, я даже провожаю его, и мы снова долго целуемся в дверях. На том и удовлетворяется мое проснувшееся было женское любопытство.

Я для него запретнее, чем он для меня. В