Магия отступника - Робин Хобб

— Я могу тебя восстановить — пообещала Оликея, словно подслушав его мысли. — Я могу стать тебе превосходной кормилицей.

— Если я позволю, — напомнил он ей.

— А какой у тебя выбор? — здраво спросила она. — Ликари даже готовить для тебя не может. И безусловно, не подарит детей, чтобы они заботились о тебе в старости. Ты сейчас сердит на меня. Я сердилась на тебя прежде. Возможно, и все еще продолжаю, но мне хватает ума понимать: гнев не даст мне желаемого, а значит, я о нем забуду. Гнев не утолит и твоих нужд. Тебе наверняка хватит ума, чтобы тоже о нем забыть, и пусть все будет по-прежнему. У народа хватит причин, чтобы потешаться над тобой и усомниться в тебе. Не стоит давать лишний повод, взяв в кормильцы ребенка. Позволь мне быть рядом с тобой, когда мы вернемся. Я могу объяснить, что ты потратил всю магию на то, чтобы устроить в лесу бурелом, который защитит зимой деревья предков. Я заставлю их увидеть в тебе героя, не пожалевшего себя ради того, что для нас дороже всего, а не глупца, бессмысленно и бесславно растратившего запасы магии.

Я начинал воспринимать спеков с совершенно иной стороны. Меня все убеждали, что они по-детски наивный, примитивный и простодушный народ, — и я соответственно относился к Оликее. Я вообразил, что она страстно в меня влюблена, и изводил себя чувством вины, поскольку будто бы воспользовался слабостью юной девушки. Она же пыталась завоевать меня, приманивая едой и плотскими утехами, чтобы впоследствии наслаждаться тем, как приведет в клан человека моих размеров и силы. Она соперничала с сестрой куда яростнее, чем я когда-либо пытался превзойти кого-то из братьев. Совершенно не очарованная мной, она видела во мне орудие для исполнения собственных честолюбивых замыслов и соответственно меня использовала. Сейчас она говорила со мной не из любви или приязни, но объясняла мне, что гнев мешает нам обоим достичь желаемого. Даже наши возможные дети стали бы не плодом нежных чувств, а поддержкой мне в немощной старости. Она была черствой и жесткой, точно плеть, и мальчик-солдат всегда это про нее знал. Наконец он ей улыбнулся.

— Я могу забыть о своем гневе, Оликея. Но это не значит, что я забуду о том, за что гневался на тебя. Нам обоим ясно, какую выгоду может принести тебе моя сила. Куда менее мне понятно, зачем нужна мне ты и почему я должен выбрать для себя именно твой клан. Пока ты готовишь для меня еду, возможно, ты сумеешь объяснить мне, почему мне не найти лучшей кормилицы, чем ты, и почему твой клан, у которого уже есть один великий, станет для меня наилучшим домом среди народа. Найдутся и кланы, в которых нет великих, и там кормилице в ее заботах будет помогать каждый. Почему мне следует выбрать тебя?

Она прищурилась и поджала губы. Молча завернула рыбу и корни во влажные листья и пристроила их в пар над огнем. Мстительно потыкала в них палочкой — я был уверен, что она куда охотнее обошлась бы так же со мной. Мальчик-солдат холодно за ней наблюдал, и я чувствовал, как он взвешивает, что победит — ее гнев или ее же честолюбие. Она смотрела на готовящуюся еду и заговорила, обращаясь к огню:

— Ты знаешь, что я хорошо готовлю и собираю пищу. Знаешь, что мой сын Ликари — усердный сборщик. Назначь меня кормилицей, и он тоже будет тебе служить. Мы вместе станем носить тебе еду и следить за твоими нуждами. Я буду ублажать тебя и постараюсь понести от тебя. Ты же знаешь, насколько это непросто. Трудно поймать семя великого и еще труднее выносить его ребенка до конца. Мало у кого из великих есть свои дети. Но у меня уже подрос сын, и он будет служить тебе. Если ты хочешь, чтобы мы оба о тебе заботились, пока ты снова не станешь толстым и достойным, — это единственная возможность. Если ты предпочтешь мне Ликари, я больше не буду иметь дел ни с тобой, ни с ним. А если, когда мы окажемся на зимовье, ты решишь покинуть мой клан и найти кормилицу в другом, я постараюсь, чтобы все узнали, насколько ты ненадежен, как неуклюже обращаешься со своей магией и как бессмысленно растратил огромный ее запас. Не думаешь ли ты, что все женщины мечтают стать кормилицами? Полагаю, ты вскоре обнаружишь, что не столь уж многие из нас готовы отказаться от собственной жизни ради служения такому, как ты.

Мальчик-солдат не перебивал, позволив ей высказаться. Когда и после того, как она закончила, он продолжил молчать. Оликея взглянула на него с явственным раздражением. Он заставил ее подождать, но я отметил, что она не стала его понукать.

— Мне не нравятся твои угрозы, Оликея, — наконец проговорил он. — И да, я не сомневаюсь, что на зимовье найдется немало женщин, желающих стать мне кормилицами и разделить со мной славу и могущество, причем без всяких угроз и кислых взглядов. Ты так и не назвала мне значимой причины выбрать твой клан. Нравится ли Джодоли и Фираде мысль о том, что ваш клан будет поддерживать еще одного великого?

Она не ответила прямо, но то, как она нахмурилась и опустила голову, сказало мне многое. И в тот же миг мы услышали за деревьями их голоса, а вскоре они вышли к нам. Джодоли выглядел чистым и хорошо отдохнувшим. Его волосы были заплетены заново, тело умащено ароматным маслом.

«Точно призовой бычок», — язвительно подумала та часть меня, что была Неваром, но я ощутил и острую зависть мальчика-солдата, в сравнении с Джодоли казавшегося самому себе грязным, всклокоченным и тощим.

Он глянул на Оликею — она тоже пылала разочарованием.

— Мальчик расстарался и принес еды, которую я приготовлю для тебя, — сообщила она громче, чем требовалось. — Когда ты поешь, думаю, я помогу тебе выкупаться. А потом, наверное, тебе стоит еще поспать.

Джодоли широко и с удовлетворением зевнул.

— Хорошо звучит, Невар, если мы сегодня отправляемся в быстроход. О! Пахнет вкусно.

Поразительное дело. Фирада тут же рассвирепела от похвалы Оликее.

— Я приготовила это для Невара, — резко ответила она, глянув на сестру. — Ему понадобятся силы. — И, покосившись на меня, добавила, обращаясь к Джодоли: — Но возможно, мы можем дать тебе попробовать чуть-чуть.

— Мы угостим Джодоли и Фираду, — неожиданно решил мальчик-солдат. — Я должен отблагодарить их за то, что они привели тебя сюда. Думаю, я обязан поделиться с Джодоли едой, чтобы возместить потраченную на меня магию.

Вот так легко он взял дело в свои руки и возглавил последовавшую трапезу. Меня порадовало, что он не забыл Ликари. Мальчик без конца бегал по поручениям Оликеи: носил хворост, воду для готовки, широкие плоские листья водяного растения, чтобы завернуть в них рыбу, и тому подобное. Он сел на почтительном расстоянии от взрослых и, хотя было заметно, что глаза у него уже слипаются, не отрывал взгляда от еды. Заявление мальчика-солдата о готовности поделиться пищей побудило Джодоли к ответной любезности, и он спросил у Фирады, какие припасы она взяла с собой. У нее нашлось мучное печенье, приправленное какой-то пряной травой, и маленькие шарики из нутряного сала, сушеных ягод и меда. Ликари трепетал от осознания того, что ему дали пищу, предназначенную для великих, и ел медленно, откусывая по чуть-чуть, чем напомнил мне дни, проведенные в запертой комнате под властью отца. Казалось, мальчик старается распробовать каждую крошку так же бережно и внимательно, как и я тогда.