Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

от ростры, начал всерьез натравливать толпу на Помпея.

— Кто морит людей голодом до смерти? — закричал он.

— Помпей! — заревели его сторонники.

— Кто хочет отправиться в Александрию?

— Помпей!

— А кто должен туда отправиться, по-вашему?

— Красс!

У Помпея был такой вид, будто в него ударила молния. Никогда еще его не оскорбляли так сильно. Толпа начала волноваться, как штормовое море, — один ее край напирал на другой, там и сям закручивались маленькие водовороты драк, и вдруг сзади появились лестницы, которые быстро передали вперед, поверх голов. Лестницы вскинули и прислонили к ростре, и по ним начали карабкаться какие-то буяны — как оказалось, головорезы Милона. Добравшись до возвышения, они ринулись на Клодия и швырнули его вниз, с высоты добрых двенадцать футов, на головы зрителей. Раздались вопли и приветственные крики. Что произошло потом — я не видел: те, кто сопровождал Цицерона, быстро вывели нас с форума, подальше от опасного места. Позже мы выяснили, что Клодий остался невредим.

На следующее утро Цицерон отправился обедать с Помпеем и вернулся домой, потирая руки от удовольствия.

— Что ж, если не ошибаюсь, это начало конца так называемого триумвирата — по крайней мере, что касается Помпея. Он клянется, что Красс устроил заговор, собираясь убить его, говорит, что никогда больше не будет доверять Крассу, и угрожает, что при необходимости Цезарю придется вернуться в Рим и ответить за свою проделку — за то, что тот способствовал взлету Клодия и уничтожил государственное устройство. Я еще никогда не видел Помпея в такой ярости. А со мной он вел себя дружелюбно как никогда. Он заверил, что я могу рассчитывать на его поддержку в любом деле. Но это еще не все, дальше — больше: когда Помпей как следует приложился к вину, он наконец рассказал, почему Руф сменил покровителя. Я был прав: между Руфом и Клодией произошел полнейший разрыв — Клодия даже заявляет, будто он пытался ее отравить! Естественно, Клодий принял сторону сестры, вышвырнул Руфа из своего дома и потребовал вернуть долги. Руфу пришлось обратиться к Помпею в надежде, что египетское золото поможет ему расплатиться. Разве все это не чудесно?

Я согласился, что все это просто замечательно, хотя и не мог понять, почему это вызвало у Цицерона такую неземную радость.

— Принеси мне списки преторов, быстро! — велел он.

Я сходил за расписанием судебных разбирательств, на которых мы должны были присутствовать в ближайшие семь дней. Цицерон велел посмотреть, когда в следующий раз должен появиться Руф. Я стал водить пальцем по свитку и наконец нашел его имя. В суде по государственным преступлениям через пять дней рассматривалось дело о взятке, и обвинителем был Руф.

— Кого он обвиняет? — спросил Цицерон.

— Бестию, — сказал я.

— Бестию! Этого негодяя!

Мой хозяин лег навзничь на кушетку в той позе, какую обычно принимал, задумывая что-либо: руки сомкнуты за головой, взгляд устремлен в потолок. Луций Кальпурний Бестия был его старым врагом, одним из ручных трибунов Катилины. Ему повезло, что его не казнили за предательство вместе с другими пятью заговорщиками. А теперь — вот он, вовсю участвует в государственных делах и обвиняется в скупке голосов во время последних преторских выборов. Я гадал, зачем Цицерону может понадобиться Бестия, и после долгого молчания, которое хозяин не нарушил ни единым словом, спросил его об этом.

Голос Цицерона звучал так отрешенно, словно я потревожил его во сне.

— Я просто думаю о том, — медленно проговорил он, — как я могу его защитить.

V

На следующее утро Цицерон отправился к Бестии, взяв меня с собой. Старый негодяй владел домом на Палатине. Выражение его лица, когда перед ним предстал его давний враг, было таким удивленным, что становилось смешно. С Бестией был его сын Атратин, умный парень, только что облачившийся в тогу взрослого мужчины; ему не терпелось начать восхождение по лестнице должностей.

Когда Цицерон объявил, что желает обсудить будущее разбирательство с его участием, Бестия, само собой, решил, что сейчас ему вручат еще один иск, и повел себя довольно-таки угрожающе. Только благодаря вмешательству юноши, благоговевшего перед Цицероном, Бестию уговорили сесть и выслушать то, что хотел сказать его знаменитый посетитель.

— Я пришел, чтобы предложить стать твоим защитником, — сказал хозяин.

Бестия уставился на него с разинутым ртом:

— Во имя богов, зачем тебе это нужно?!

— Я обязался в этом месяце защищать Публия Сестия. Это правда, что ты спас ему жизнь во время драки на форуме, когда я был в изгнании?

— Да, правда.

— Выходит, Бестия, мы волей судьбы вновь оказались на одной стороне. Если я буду защищать тебя, то смогу описать тот случай до мельчайших подробностей и это поможет мне защищать Сестия, дело которого будет слушаться в том же суде. Другие твои защитники — кто они?

— Первым будет выступать Геренний Бальб, а потом — мой сын, вот он.

— Хорошо. Тогда, с твоего согласия, я буду говорить третьим и добьюсь прекращения дела — обычно я предпочитаю такой исход. Я дам хорошее представление, не беспокойся. Через день-другой все должно быть закончено.

К тому времени поведение Бестии изменилось: он отбросил подозрения и не мог поверить в свою удачу. Величайший защитник Рима решил выступить на суде в его пользу!

Когда пару дней спустя Цицерон неторопливо вошел в здание суда, многие задохнулись от изумления. Руф был ошеломлен больше всех. Бестия некогда вынашивал заговор с целью убить Цицерона, и одно то, что последний встал на его сторону, почти обеспечивало оправдательный приговор. И этот приговор был вынесен. Мой хозяин произнес убедительную речь, после которой присяжные сочли Бестию невиновным.

Заседание близилось к закрытию, когда Руф подошел к Цицерону. Всегдашнее обаяние молодого человека на время исчезло. Он рассчитывал на легкую победу, теперь же не мог надеяться, что высокие должности дадутся ему легко.

— Что ж, надеюсь, ты удовлетворен, — горько сказал он бывшему учителю, — хотя такой триумф не принесет тебе ничего, кроме бесчестья.

— Мой дорогой Руф, — ответил тот, — разве ты ничего не понял? Судебные прения доставляют не больше чести, чем состязания в борьбе.

— Я понял, Цицерон, вот что: ты по-прежнему питаешь ко мне злобу и не остановишься ни перед чем, чтобы отомстить своим врагам.

— О мой дорогой, бедный мальчик, я не считаю тебя своим врагом! Ты не настолько важная особа. Я ловлю рыбу покрупнее.

Руф не на шутку взбесился.

— Что ж, можешь передать своему подопечному, — сказал он, — раз он хочет остаться кандидатом, завтра я выдвину против него второе обвинение. И когда ты