Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

И т. д.

Спектакль, поставленный по этой пьесе, шёл многие годы. В нём играли замечательные народные артисты, которых я знал с детства и юности по ролям в кино…

Но, возвращаясь из Москвы в Кемерово много лет назад, обманутый и униженный, я предположить ничего такого не мог. Я летел домой, как полководец разбитый в пух и прах, который ещё накануне в блеске, под звуки оркестров, выводил своё войско в поход, а теперь, едва уцелевший, осознавая свою глупость, самоуверенность и вину за погубленную армию, тихонечко, стараясь быть как можно менее заметным, крадётся затворками.

После возвращения я смог прийти в театр только через три дня. Сидел дома, смотрел в стену, много спал. Потом устроил собрание и рассказал, что со мной стряслось. Утаил только то, что сел в машину и втянулся в карточную игру. Соврал, что обокрали.

Ребята искренне мне посочувствовали, поддержали и нисколько не осудили за то, что я, не посоветовавшись, взял театральные деньги. Синтезатору все были бы рады. Так что к моему желанию купить столь ценный инструмент, мой театр отнёсся с пониманием и благодарностью. Я пообещал как можно скорее возместить деньги и осуществить задуманную покупку.

Потом потянулась повседневность. Но она стала даваться мне с трудом. Она стала для меня тяжёлой и гнетущей, будто в жизненных механизмах загустела смазка или в неё попал песок.

Я неожиданно сделал то, чего делать ни в коем случае нельзя. Я посмотрел на себя и свой театр со стороны. А со стороны всё видится маленьким и незначительным.

После того, что я пережил и передумал в читальном зале главной библиотеки страны, мне все темы моих спектаклей и театральных идей показались мелкой суетой, забавностями и совсем не тем, чему стоит посвящать жизнь и отдавать силы. Мой театр стал меня тяготить. Уже сделанные спектакли я расхотел показывать зрителям. Из меня словно откачали всю радость. Еженедельные программы весёлых номеров и сценок я ощутил как тяжкую нагрузку и бессмысленную работу ради денег.

Я понял, что мне необходимо совершенно другого уровня художественное высказывание. Мне захотелось зрителей не развлекать, а потрясать, впечатлять, тревожить. Но я не знал как. Не имел представления, какой темой, какими словами и каким образом. Так работать, как прежде, мне было уже неинтересно, а иначе я не умел.

Попытка что-то про свои сомнения объяснить моим актёрам ничем не закончилась. Я устроил собрание, говорил о том, что театру необходимо менять художественную тематику и масштаб творческих задач. Однако толком я ничего не смог сказать. Ребята слушали и недоумевали. Они не могли сообразить, что меня не устраивает и что мне надо.

Я понял в процессе своего к ним обращения, что не смогу ничего объяснить. Никакие мои слова не будут услышаны, потому что открытия и переживания произошли со мной, а не с ними. Они, как жили, так и продолжали. Выслушав меня, они дали понять, что если я хочу изменений и иных художественных идей, то это моя забота. Я руководитель театра и, значит, сам должен придумать, что и как надо сделать, а они в свою очередь поддержали бы. Ну а если не смогу придумать, то им и так, как всё происходило, в целом нравилось.

Почти месяц прошёл после моего фиаско в Домодедово. Я всё сильнее и сильнее тяготился театральной рутиной и работой бара. Страшнее всего мне стало заглядывать в будущее. Лето было не за горами. А потом необходимо было делать новый спектакль. Не миниатюры, не скетчи и клоунады, а полноценный спектакль, даже если бы на него не пришёл ни один зритель, даже для однократного показа. Без спектакля театр не был театром. Но значительного замысла у меня не было и не появлялось. Никакого намёка на замысел не просматривалось.

Я полностью прекратил общение с богатыми и весёлыми кемеровскими бонвиванами, чьё общество ещё совсем недавно доставляло мне удовольствие и почти льстило.

Со скандалом ушёл, если не сказать, был изгнан, из областного совета по культуре. Не выдержал демагогии и бессмыслицы, которой занималась эта аморфная структура.

Пришёл на очередное заседание, которое было посвящено разработке концепции развития туристической привлекательности региона. Тема эта выглядела настолько глупо и абсурдно, что на то заседание явилось совсем немного членов совета. Да и то только те, кому точно нечем было заняться, кроме как обсуждать возможности заманить туристов туда, где, кроме шахт, разрезов, химических, металлургических и горнообогатительных предприятий, толком ничего не было. Рядом с Кемеровской областью простирался Алтайский край с природными чудесами, дивными горами, чистыми реками и местами, овеянными славным именем Василия Макаровича Шукшина. На севере от индустриального, дымящего десятками труб Кемерово находился город Томск с уникальной деревянной архитектурой и старейшим сибирским университетом. А на востоке, пусть и далековато, но лежал в окружении Саян великий Байкал.

Никакой совет по культуре, даже наделённый реальными полномочиями и финансовыми возможностями, даже если бы все его члены были семи пядей во лбу, не смог бы решить задачу привлечения туристов в Кемеровскую область. А задача стояла именно такая: заманить туристов из столицы и из-за рубежа.

Я сидел на том заседании, молчал, слушал выступавших и закипал. Бывшие чиновники, заведующие библиотек, редакторы местного радио говорили о больших возможностях региона принять, развлечь и обогатить знаниями любых, самых взыскательных и любознательных приезжих людей. Они активно предлагали задействовать фольклорные и детские творческие коллективы, устраивать пикники с блинами, песнями и плясками. Говорили об организации посещений настоящих шахт и металлургических гигантов. Выступавшие несли чушь с задором и огоньком.

Я слушал, слушал и не выдержал. Попросил слово. Председательствовал старый, умный, хитрый и равнодушный ко всему опытный местный царедворец, который пережил бессчётное количество руководителей, сам когда-то чем-то руководил и докатился до совета по культуре. Ему всё, что происходило на заседании, было безразлично. Ко мне он проявлял заметную симпатию и удивился моему желанию высказаться.