Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

куртка и большие голубые глаза, которые широко и удивленно расширяются, — театр, она увидела меня несколькими секундами раньше. Неплохо приоделась, раньше она о таких тряпках и не мечтала.

— Здравствуй, Максим (церемонно — все-таки светская дама).

— С приездом, Юлия Петровна.

— Следишь за моими передвижениями?

— Зачем, ты же не циклон. Мурат передал привет.

— Я его об этом не просила.

— Я тоже.

Юлия улыбается и слегка прикусывает нижнюю губку: многократно отрепетировано перед зеркалом, очень ей идет. Она на высоте положения, ей хочется это показать.

— Мурат тебя не обижает? Если хочешь, замолвлю словечко.

Придется сбить с нее спесь.

— Да, пожалуйста, если не трудно, скажи ему…

— Что же? — Сквозь зубы, слегка презрительно, тоже ей идет.

— …что он высокомерный и надутый индюк.

Теперь прикусывается верхняя губка — приемы меняются на ходу.

— Каким ты был, — с горьким упреком, — таким остался.

— О тебе бы я этого не сказал.

— Максим… — доверчиво так, задушевно, — ты все забыл?

Меня ловят на пустую мормышку.

— Почему же, — простодушно говорю я, — несколько ночей мы были вполне довольны друг другом.

— Ты бы громче, — испуганно оглянувшись, — не все слышат. Больше этого не повторится, можешь быть уверен.

Она уходит, последнее слово за ней. Меня слегка трясет — от злости, что ли? Хотя какая там злость, Юлия — пройденный этап, сегодня я бы даже не знал, о чем с ней говорить. Вот полгода назад, когда Юлия объявила, что выходит замуж, — тогда я действительно метался и унизился до того, что срывал злость на ребятах. А кто, кроме меня, был виноват? Мурат предлагал ей законный брак, личную «Волгу» и положение «первой леди» Кушкола, а я — бурные ночи и никаких гарантий на будущее. Как и всякому самоуверенному ослу, мне и в голову не приходило, что в самый разгар нашей черемухи она деловито сравнивала и подсчитывала. И нет ничего удивительного, что она предпочла Мурата, — к нескрываемому ликованию мамы, у которой насчет меня совсем другие планы.

Накаркал! Черт возьми, ну и денек: Мурат, Юлия, а на десерт — «Жигули» с московским номером 34–29. Вот и разрешена проблема транспорта — прикатил персональный водитель. Отныне на целый месяц я получаю статус жениха. Держись, Максим!

— Угадай, кто у нас в гостях?

Мама сияет, но в голосе ее слышится некоторая тревога: чувствует, что я не в настроении.

— Надя! — торжественно возвещает мама и округляет глаза, рекомендуя мне изобразить бурную радость.

Выходит Надя. Минут десять назад я бы сказал, что она по-прежнему недурна собой, но после Юлии она не очень-то смотрится. Так, стройное, неплохо упакованное в джинсовый костюм создание, со стандартной мальчишеской челкой и утомленным с дороги лицом — не супер, на четверку — в лучшем случае. После Юлии, что и говорить, редко кто смотрится на пятерку.

— С приездом, Надежда Сергеевна.

— Как он меня уважает! — смеется Надя. Она старше меня почти на год и терпеть не может, когда я обращаюсь к ней по имени-отчеству. Окажемся наедине — а этого, конечно, не миновать, — она устроит мне хорошую головомойку.

— Разве так встречают дорогую гостью? — поощряет мама.

— Прохвосты! — каркает Жулик. — Смени носки!

Я швыряю на клетку куртку (Жулик и не такое может отчубучить) и церемонно целую Надину ручку. Она шутливо треплет мое ухо, ноготки у нее отлакированные, острые. Держись, Максим!

Мы садимся за стол и пьем чай с вкуснейшими пирожками, которых Надя навезла целую гору. Я еще не отошел и рассеянно слушаю, как Надя рассказывает о дорожных приключениях. Она умна и остроумна, умеет держать беседу, а мама смотрит на нее с обожанием и время от времени делает мне знаки: «Ну, видишь, какая прелесть? Разве можно ее сравнить с твоими вертихвостками?»

Вот уже два года мама мечтает нас поженить. Надя — воплощенная в плоть и кровь мамина мечта о невестке: уважает будущую свекровь (требование номер один) и привязана к сыну (номер два), прекрасная хозяйка и с хорошей фигуркой (три и четыре), прилично устроена — работа, квартира (пять и шесть). Словом, настоящая стопроцентная жена, а не какая-нибудь вертихвостка из туристок, которые стаями слетаются в Кушкол, чтобы охмурить ребенка. Туристка и гремучая змея — для мамы синонимы. Телефон стоит у нее в комнате, все звонки она перехватывает и в подозрительных случаях ясным и правдивым голосом докладывает: «Максим ушел встречать жену. Что ему передать?» Можете себе представить, с каким ледяным лицом отныне проходило мимо меня существо, на встречу с которым я возлагал большие надежды. Наверное, самым счастливым событием в жизни мамы за последние годы была свадьба Юлии и Мурата: в этот день она просто помолодела, наговорила с Надей по телефону рублей на десять и налепила для моих бездельников не меньше тысячи пельменей.

Единственное и, по маминому мнению, глупое препятствие на пути к осуществлению ее плана — я не хочу жениться. Мне кажется, что в роли мужа я буду жалок и смешон, меня будут воспитывать, ревновать, требовать, чтобы я расстался с Жуликом, который ругается, как грузчик, выбросил свой старый любимый свитер и приходил домой к ужину. Мне будут намекать, что сто шестьдесят пять рублей для мужчины не заработок, что я достоин научной карьеры и посему должен сменить бесперспективные горы Кушкола на душную университетскую читальню, где мне предстоит при помощи ножниц и клея ошеломить ученый мир невиданными откровениями. Юлия — та, по крайней мере, готова была остаться со мной в Кушколе, а Надя наверняка потащит меня в Москву. Представляю, как иронически усмехнулся бы Юрий Станиславович, если бы его любимчик запросился из Кушкола в очную аспирантуру! «Лавинщик может въехать в науку только верхом на лавине! — провозглашал он. — Хотя это и несколько опаснее, чем на такси…»

Надя излагает столичные новости: в ее Чертанове скоро будет метро, в Институте травматологии по-прежнему запрещено упоминать фамилию Илизарова — конкурента из Кургана, а за книгами охотятся так же, как когда-то за хрусталем, — они превращаются из культурной в меновую ценность.

— Одного нашего сотрудника посылали в командировку, а он ни в какую, до среды никак не могу, и трогательно признался: получаю в обмен на макулатуру «Королеву Марго»!

Мама тут же начинает жаловаться на своих «прохвостов». Надя смеется и возмущается, а на меня понемногу нисходит умиротворение, и я примиряюсь с действительностью. Я благодарен Наде за пирожки, за то, что мама в хорошем настроении, и начинаю не без удовольствия думать о том, что произойдет в ближайшее время.

Наконец мама спохватывается, что гостья устала, и отправляет меня ее провожать: