Дальгрен - Сэмюэл Дилэни

– Шкет? – Тело и лицо мадам Браун рассекло дверью. – Вы пришли. Хорошо.

– Здрасте. – Я закрыл «Приют „Балларат“». – Уже можно войти?

Она распахнула дверь до конца; я слез со стола.

– Да, начнем. Надеюсь, вы недолго ждали?..

– Это ничего. – И я зашел в кабинет.

Темная древесина, до пояса наползавшая на тускло-зеленые стены, кушетка с зеленым вельветовым покрывалом, три больших кожаных кресла, высокий книжный шкаф, темно-зеленые портьеры – пришлось уточнить свою пространственную модель дома: кабинет оказался самой просторной комнатой на этаже, а я здесь никогда не бывал.

На стене висела распашная витрина, как в киоске с плакатами. Я подошел, открыл было, покосился на мадам Браун…

– Прошу.

…и перевернул первую раму, ожидая увидеть Джорджа.

Над косой плоскостью лунного сланца зависла неопрятная земля. В следующей рамке громоздкий астронавт выглядывал из наполовину посеребренного смотрового стекла. На всех картинках – я перелистал штук десять – Луна, или Марс, или знакомые лица астронавтов в ошейниках прижимных колец (двое – коротко стриженные молодые версии Кэмпа), или их блестящее нескладное оборудование (фольгированная нога модуля, под которую юркнула Кэмпова лунная мышь), пластмассовые флаги или бледные перистые облака, сзади подсвеченные выхлопом ракеты, поднявшейся над опорами.

Чтобы Кэмп посмеивался над нашим сеансом? Нет уж, я раскрыл витрину на меловом пейзаже, подпертом землей с облаками, похожей на негатив отпечатка большого пальца. Или на кастрюлю простокваши за миг до кипения; и отошел к креслу.

– Удобно вам там? – Мадам Браун закрыла дверь. – Можете лечь на кушетку, если вам так проще разговаривать.

– Нет. Мне лучше вас видеть.

Она улыбнулась:

– Хорошо. А мне лучше видеть вас. – Она села в другое кресло, чуть под углом ко мне; одна рука на подлокотнике, другая на коленях. – Давайте поговорим. Вы как к этому относитесь?

– Немножко нервничаю, – сказал я. – Не знаю почему; с терапевтами-то я общался много. Но я тут подумал: здесь это ничего, психушек ведь не осталось, вам некуда меня упечь.

– Вы считаете, другие врачи, с которыми вы говорили, – допустим, врачи, к которым вы ходили перед тем, как впервые лечь в больницу, – вас туда упекли? – Она это сказала вполне открыто, не заключив упекли в саркастические кавычки.

Но я вдруг разозлился:

– Вы плохо разбираетесь в психах, да?

– Что вы хотите мне о них рассказать?

– Слушайте… я очень внушаемый. Лабильный… так это называется. Я очень быстро встраиваю новое в мою… модель реальности. Может, слишком быстро. Отчего и схожу с ума. Но когда вы нам говорите, что мы больные, или обращаетесь с нами как с больными, это встраивается… в меня. Тогда я больной. – И мне, удивительным образом, тотчас захотелось плакать – и от души.

– Что с вами?

Хотелось сказать: я вас ненавижу.

– Я думаю… я думаю, вы вообще не думаете!

И я заплакал. Сам удивился до смерти. Не мог шевельнуть руками. Но повесил голову, чтоб отпустила боль в шее. По носу текли ручейки. А в мыслях: господи боже, быстро-то как! – и хлюпнул носом, когда тишина стала действовать на нервы.

– Вам понравилось в больнице?

– Понравилось?.. – Я поднял голову. – Это же вы мне говорили… – Скатилась еще слеза. Стало холодно. – Нет, вы говорили, что надо научиться любить людей, которые случились под рукой, да? Так вот там было полно людей, которые очень сильно пострадали, и было очень сложно научиться их любить, очень затратно – эмоционально затратно. Но мне, пожалуй, удалось.

– Почему вы плачете?

– Потому что я не верю в волшебство. – Я снова хлюпнул носом; на сей раз из носовой полости в горло скользнуло что-то соленое, размером с моллюска, и я его проглотил. – Вы тут сидите, такая волшебница. Вы тут сидите, потому что верите, будто в силах мне помочь.

– А вам нужна помощь?

Я опять разозлился. Но злость забулькала пузырями где-то в глубине всего.

– Не знаю. Я, честное слово, не знаю. Но это тут ни при чем – вы-то все равно верите.

– Вы на меня злитесь.

Я глубоко вздохнул.

– Не… то чтобы. – Один за другим пузыри полопались. Я втянул в себя забушевавшие пары́.

Живот совсем свело.

– Если злитесь, это ничего. У вас может быть веская причина.

– С чего бы?.. – и осекся, потому что придумал с десяток. Я сказал: – Вы кичливая. Вы не сочувствуете. Вам кажется, что вы понимаете. А вы нет…

– Я пока не понимаю; и не знаю, смогу ли понять. Пока что вы не дали мне поводов для сочувствия. Если я кичлива, ну… лучше бы без этого, но я пока ощущаю в себе некое нежелание подходить к вам слишком близко; может, это и есть кичливость.

– По-моему, вы не можете понять. – Я заволок руки на колени и спихнул друг с другом. Обе онемели. Ступни тоже.

– А сейчас что вы чувствуете?

– Да толком ничего.

– Вам от этого хочется снова заплакать?

Я снова вздохнул.

– Нет. Не хочется. – И опять повесил голову. – По-моему, я все упустил – что там из меня выливалось…

– Вы очень эмоциональный? Часто плачете?

– Это вот я заплакал впервые за… три года или четыре… за много лет.

Она задрала бровь. После паузы сказала:

– Тогда вы, наверно, очень напряжены. Что на вас давит?

– По-моему, я схожу с ума. А я не хочу. Мне так не нравится. Мне нравится жизнь, нравится жить. Нравится, что творится вокруг, – на все смотреть и почти все делать самому. Вокруг полно разных людей и ситуаций, которые меня радуют. И мне сейчас не надо париться из-за разных других, которые нет. Я не хочу опять свихнуться. Тем более сейчас.

Она помолчала и улыбнулась:

– Я иногда провожу терапию с весьма успешными бизнесменами высшего звена – куча денег, счастливые семьи, некоторые даже язвой не обзавелись, – и они говорят примерно то же самое теми же словами. Мы с вами знакомы и помимо терапии, и должна признаться, по моим наблюдениям и по рассказам Ланьи, мне это представляется некоторым парадоксом – что вы выражаетесь так же.

– Я же говорю: вам не понять. Я же говорю: я боюсь – и да, я злюсь, – потому что, я думаю, вам не понять.

– Опишите симптомы. Как вы сходите с ума?

– Забываю то и это. Не знаю, кто я такой… Который месяц не могу вспомнить, как меня зовут. Иногда просыпаюсь в ужасе, вокруг сплошной кровавый туман, потом он постепенно рассеивается, и сердце колотится так, что в груди больно. Из жизни выпадают дни, по многу дней. Иногда мне что-то мерещится – например, люди с глазами… – И по спине подрало страхом. По исподу плеча потек пот. – Люди с… – Я захлопнул рот, до того изумившись, что не могу произнести, что не смог произнести. Про себя отмотал назад, поискал, что удастся поймать в петлю слов. – А можно?.. – Пришлось отмотать еще дальше; я смотрел на многочисленные петли оптической цепи у нее на шее. – Можно я вам расскажу… сон?