Написать президента - Лев Горький

волнующих переживаниях. Говорили, что без маски Селену никто не видел, что живет она на собственном острове в Карибском море, вьет веревки из издателей по всему миру, а деньги ей привозят чемоданами под охраной боевиков-сикарио из мексиканских наркокартелей.

В другой день я бы с интересом познакомился с такой особой, но только не сейчас.

Петька продолжал бормотать что-то, вставляя к месту и не к месту обычное «в натуре» и «епта», но я его не слушал, я полез в соцсети. Маша два часа назад отправила мне сообщение из трех слов «Подонок! Предатель! Проваливай!», после чего меня заблокировала.

Несколько секунд я сидел оглушенный, не понимая, разговариваю ли я по телефону вообще. Все эти дни я надеялся, что она все же вернется, что отношения восстановятся и все станет, как было.

Но видимо пришло время свернуть шею этой надежде… Последней надежде…

Да обратится против тебя надменность твоя, блудница галилейская, да сгинет все, чем так похваляешься ты, и цепочки на ногах, и звездочки, и луночки, и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосудцы с духами, и подвески с кольцами, и перстни, и серьги! Да наполнятся песком волосы твои, а в глазах заведутся черви, и да станет плоть твоя смрадной гнилью!

Глава 9

Естественно, утром ехать я никуда не хотел, но Вика спрашивать меня не стала, просто запихнула в машину и повезла. Когда обмолвилась, что мы направились в область, я откинулся на подголовник и попытался заснуть — ночью выспаться не удалось, и лег поздно, и от душевной боли то и дело подскакивал, начинал скрежетать зубами, вспоминая Машу.

Что самое удивительное — в машине я на самом деле отрубился и продрых целый час.

А когда открыл глаза, мы ехали по самому обычному дачному массиву — заборы из рабицы, кусты малины и смородины, неторопливые коты, деревянные столбы с проводами. Неужели здесь поселился кто-то, имеющий отношение к нашему Борису свет Борисовичу?

— Кто сегодня? — Я зевнул и потер глаза.

— Первая учительница, — ответила Вика. — Девяносто лет, а память лучше моей, похоже.

На аккуратной ухоженной дачке нас встретила улыбающаяся старушка в компании здоровенного лабрадора. Тот проинспектировал гостей датчиком в виде холодного носа и, решив, что мы несъедобные и не опасные, завалился под лавку.

— Это вот Саня, — представила пса хозяйка. — Дочкин. Мы с ним на неделе, когда тут больше никого нет, друг за другом присматриваем, ну еще и за порядком.

Я почти ждал, что лабрадор в ответ назовет ее имя, но нет, старушка справилась сама: «Алевтина Семеновна». Меня усадили в кресло на просторной веранде, где всюду висели вышивки и пахло мятой, и напоили вкуснейшим чаем с травами, от которого я ожил и сумел напомнить себе, что я профессионал, должен забыть про очередную бессонную ночь, выкинуть из памяти стерву Машу и взяться за работу.

Я ждал сюсюканья и банальностей — «ах какой был Борюсик миленький в первом классе, никогда бы не подумала, что он станет президентом, когда он двойку получил, ха-ха». Но Алевтина Семеновна была женщиной наблюдательной и вправду могла похвастаться удивительной памятью.

Из ее рассказов всплыл мальчишка, спокойный, тихий и упорный, не задира, но и не трус, умеющий себя поставить в любой ситуации, что перед любителями трясти копейки из карманов мелкоты, что перед учителями. Образ этот мне не понравился, и я решил, что все немного изменю как в мемуарах, так и в «Навуходоносоре», где отправлю героя в школу писцов — ведь не так сложно без откровенного вранья поменять акценты, переставить смысловые ударения, умолчать о мелочах.

А когда телефон Вики брякнул и она вышла, чтобы поговорить, я задал тот вопрос, который давно держал в запасе:

— Алевтина Семеновна, а как вы относитесь к тому, что ваш ученик сделал со страной? Ну, к тому ужасу, что происходит сейчас?

— К какому ужасу? — Она непонимающе улыбнулась.

— Ну как… людей бросают в тюрьмы, царит удушающая бедность, мы живем плохо, — вспомнил я все те страшные истины, которыми нас регулярно кормят «Эхо Столицы» и «Сверкающий Дождь», самые честные СМИ на свете, островки свободы в море произвола.

— Эх, деточка, какую ерунду вы говорите. — Алевтина Семеновна сложила руки на груди. — Мама с папой, покойные, жили при Сталине, и они мне рассказывали, что тогда творилось. Отец, офицер, постоянно боялся ареста и держал специальный чемодан на тот случай, если за ним придут. Соседи, бывший священник с женой и детьми, исчезли однажды ночью и больше не вернулись. Кто-то из ваших друзей боится ареста? Кто-то пропадал?

— Ну… — Я нервно почесал за ухом и оглянулся на дверь веранды.

Не хватало еще, чтобы Вика вернулась и услышала этот разговор: поймет ведь, что я опять задаю неправильные вопросы, и устроит мне такую взбучку, что битва на Калке покажется невинной шалостью.

Лабрадор Саня поднял голову размером с мою и заворчал — почуял напряжение, внезапно сгустившееся на веранде.

Никто из моих знакомых не исчез, даже самые отъявленные горлопаны, оравшие «Президента под суд!», ходившие на демонстрации и писавшие в сетях гневные посты! Нескольких арестовали — хотя именно во время массовых акций, когда гребли оптом всех, кто нарывался — но быстро выпустили, не особо помяв.

И что самое удивительное — никто и правда не боялся ареста, даже отпетые борцы с режимом; они катались как сыр в масле, спокойно выезжали из России и возвращались, получали какие-то гранты из-за рубежа и при этом верещали про «расцвет сталинизма»!

— Нет, — признался я.

— То-то и оно, деточка. — Алевтина Семеновна покачала седой головой. — Ужас. Честно?

Мне стало неловко.

— Что до бедности, то этот участок у нас больше полувека, голое поле тут было. Вообще ничего. И я помню девяностые, когда автобусы сплошь битком — все ехали на огород, грядки вскапывать. Сейчас тоже ездят, но рейсы один за другим отменяют, все меньше их. Почему, как ты думаешь, деточка?

— Не знаю. — Признаваться в этом не хотелось, но действие чая закончилось, я ощутил, как из меня уходят моральные и физические силы, вытекают, как гелий из проколотого воздушного шарика.

— У всех машины. А на некоторых участках и по две. Ставить некуда. Это бедность? Обычный дачный массив, простые люди, никаких олигархов. Но все бани ставят, беседки. Кровли перекрывают, дома ремонтируют, мебель меняют на новую, а не с помойки тащат, как было в девяностых.

— Но чиновники воруют! Коррупция… — начал я.

— Чиновники всегда и везде этим занимаются. — Алевтина Семеновна махнула