Смерть расписывается кровью - Алексей Макеев

«Ясно, – решил для себя Крячко. – Кайлинский наверняка неплохо знал господина Андронова, раз раньше крутил с ним дела, мог представить, чего от того следует ожидать, в случае, если даже дело у Кайлинского выгорит, а своего консультанта он в долю не возьмет, оставит с носом. Андронов при таком варианте мог пойти на примитивный шантаж. Проще было сразу обезопасить себя от неприятной возможности. Нет человека – нет проблемы…»

– И ты решил, что тысяча баксов – маловато? – усмехнулся Крячко. – Аппетит разыгрался?

– Да. И не видел я еще этих баксов. Он обещал расплатиться, когда бумаженцию толкнет. Если бы в Кислогорске сразу мне деньги отдал, ничего бы не было. Не поехал бы я с ним в Москву. Но убивать я его не собирался. Так получилось. До чего же по-дурацки.

Осинцев устало прикрыл глаза. Который раз перед его внутренним взором предстали события той ночи. Словно запись в мозгу прокручивалась.

Спальный вагон мерно постукивал колесами на стыках рельс, в приоткрытое окошко двухместного купе врывался, потрепывая занавеску, поток прохладного ночного воздуха, а двое человек, сидящие напротив друг друга за столиком, все больше наливались водкой и взаимной злобой. Со дна души Сергея Осинцева мутной волной поднималась жгучая обида. Как же так?! Его хотят кинуть, бросить жалкую подачку…

– Я сказал ему, – Осинцев облизал пересохшие губы, – что хочу войти в долю. Получить тридцать процентов. Даже не половину, понял, полковник? Даже не половину… А он…

Трусом Иннокентий Кайлинский не был, а был он жадным хамом и дураком, плохо разбиравшимся в людях и жизненных ситуациях. К тому же он был уже изрядно пьян и перевозбужден, а такое состояние не способствует осторожности. Лицо его исказилось, налилось кровью. Как это ничтожество, этот уголовник смеет чего-то требовать? Даже не представляя, о чем идет речь! Нет, какова наглость! Ну, сейчас он поставит школьного приятеля на место. Кайлинский резко вскочил…

– Дай закурить, полковник, – попросил Осинцев. – Знаю, что тут нельзя. Что мне вообще нельзя, тоже знаю. Плевать. Что уж теперь! Все едино помирать скоро! Который месяц о сигарете мечтаю.

Крячко пожал плечами, молча протянул Осинцеву сигарету, щелкнул зажигалкой. Свободной левой рукой – в правой торчала иголка системы – Осинцев поднес сигарету ко рту. Затянулся, закашлялся… Ах, до чего же приятно закружилась голова! Ну, спасибо, ментяра. Тебе за эту сигаретку пару грехов спишут.

– Сам виноват. Он тогда заорал на меня, что вообще, дескать, ничего не даст, – переведя дух, сказал Сергей. – А если, мол, я буду выдрючиваться, так он заявит на меня. Что я того типа пришил. А он вроде как свидетель случайный. Никогда бы он этого не сделал, вдвоем бы тонуть пришлось. Дурак. Прошмандовка мелкая. Напугать меня хотел. Я с ходу вломил ему в рыло. Он ответил, он сильный мужик был. Решительный. И не робкого десятка. Разъярился. От жадности своей дурной. Я тоже в ярость впал. Но даже тогда убивать не хотел! Разве что отметелить как следует. Проучить. Да вот только…

Удар Кайлинского, в который он вложил весь свой вес, пришелся точно в челюсть Сергею, отшвырнул его в угол купе. Голова Осинцева стукнулась о стенку, рот наполнился кровью. Сергей резко выпрямил ногу, попытался попасть Кайлинскому в пах. Промахнулся.

– А, блатота вшивая, – зашипел Иннокентий, – словил, каз-зел безрогий?!

Ох, не стоит так называть человека, прошедшего зону!.. На глаза Осинцева упала багровая пелена ярости, кулаки словно свинцом налились. Вкус собственной крови во рту туманил сознание. Секунда – и он снова оказался на ногах, одним движением сгреб Иннокентия за грудки. Сцепившихся подельников разделял только узенький столик спального купе. Оба были пьяны, но не до такой степени, когда падаешь без сил, а как раз до состояния повышенной агрессивности, когда человеку становится море по колено. Когда и жизнь противника, и своя жизнь гроша ломаного не стоит.

А тут еще совсем недавно пролитая кровь, которая, по народному поверью, зовет за собой еще кровь. И жадность, кружащий голову запах больших денег, халявной наживы. Что поделаешь: многие люди, внешне вполне вменяемые, совершенно теряют рассудок от алчности.

Вагон дернулся на стрелке, подскочил слегка, одновременно резко дернулся Кайлинский, освобождаясь из захвата. И снова со всего размаха ударил Осинцева, попав туда же, в челюсть. Боль была адская, но на этот раз Сергей удержался на ногах. Только теперь бешенство, неудержимое желание изуродовать «приятеля Кешу» окончательно затопили его мозг. Такое же бешенство плескалось в глазах бывшего заведующего архивом Кислогорского краеведческого музея. Все, уже не было в двухместном купе людей. Были два питекантропа, пещерных троглодита.

Хуже! Два хищных зверя, готовые идти до конца, перегрызть друг другу глотки.

Кайлинский схватил за горлышко пустую бутылку из-под «Смирновской». Замахнулся. Удар был направлен точно в лоб Осинцева. Будь движения Иннокентия более скоординированны и не отклонись Сергей в самый последний момент, мало бы ему не показалось: бутылка была тяжелой, из толстого стекла, и бил приятель Кеша со всей силы. Спокойно мог и черепушку проломить. А так удар пришелся по плечу Сергея, левая рука его мгновенно онемела, он болезненно охнул. Зато правая рука Осинцева нырнула во внутренний карман ветровки. Раздался щелчок встающего на фиксатор лезвия, на клинке выкидушника тускло блеснул свет вагонной лампы. Испугайся в тот момент Иннокентий Кайлинский, отступи, попроси пощады… Глядишь, все и обошлось бы. Но Кайлинский не испугался, наоборот – вид ножа окончательно сорвал его с тормозов. Он сдавленно зарычал, вновь замахнулся бутылкой.

– Тогда я ударил его ножом, – глухо, еле слышно произнес Осинцев. – Что мне еще оставалось? Тут схлест конкретный пошел, полковник. Или он. Или я.

– А труп куда дел? – спокойно спросил Крячко. Все это время Станислав прилежно писал протокол, перелагая эмоциональный и дерганый рассказ Осинцева на язык официального документа. – Письмо, листок тот самый, быстро нашел?

– Быстро. Когда опомнился чуток. Схлест-то короткий получился, никто ничего толком не услышал, ночь была ближе к рассвету, все спали. Протрезвел я мгновенно. Он лежит на полу, крови нет почти. Окошко приоткрыто. Я приналег малость, опустил до половины. Ну и… Туда его. Как только сил хватило! Кеша здоровущий мужик был. Но справился. А перед тем как в окошко его пропихивать, обыскал. И нашел во внутреннем кармане этот самый… документ. Сразу понял, что он и есть: с ятями, бумага старая, желтая. Решил прибрать себе. Понял, что он больших денег стоит. Не пропадать же добру. Не успел Кешу в окошко спровадить, состав ход замедлять начал. Когда уже мост через Волгу миновали. Значит, полустанок впереди. Вот на нем я и соскочил. Названия не помню. Не доезжая Саратова. Глухой такой полустаночек. На ходу соскочил, поезд там не останавливался, но шел совсем медленно. А двери тамбурные я открывать умею. Никто не заметил. Чемоданчик свой прихватил, шмоток у меня с собой, почитай, не было. Решил добираться до Москвы «на собаках».

Крячко понимающе кивнул. «На собаках» – значит пересаживаясь с электрички на электричку. Таким способом при известной настырности и сноровке можно всю Россию из конца в конец, от Питера до Владивостока, проехать. И паспорт при покупке билетов предъявлять не надо. Да и билеты брать далеко не обязательно. Раз – и растворился человек в полосе отчуждения, пойди сыщи его следы в переплетении российских железных дорог.