Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Общность владений — это уже хуже. Это уже лицемерие. Общность владений может быть в масштабах семьи, самое большее. Далее появляется класс распорядителей, которые-то и есть реальные обладатели. Когда-то считали всерьез: «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Потом стали шутить: «все вокруг ничье». Тоже неправильно: все вокруг того, кто имеет право подписывать финансовые документы.

Но главное в коммунистической утопии — это право каждого на чужое имущество. Право вламываться в чужой дом, отнимать у другого его вещи, его секреты, его жизнь. В этом живучесть коммунизма, в этом его властная технология. Великая коммуналка притягивает не только равенством в бедности, не только пресловутым «жили, как одна семья!» (кстати, что может быть первобытнее и даже, пардон, грязнее?), но и дозволенной агрессией. И это, боюсь, самое главное. Можно за всеми подглядывать и у всех отнимать.

В следующей (надеюсь, последней в «утопической серии») колонке я попробую дать ответ на вопрос «почему домохозяйки любят Сталина?». Не Хрущева, не Брежнева, не Николая II — раз уж им так невыносима нынешняя жизнь, — а именно Сталина.

Самая лучшая, самая живая и при этом самая научно проницательная книга о сталинской диктатуре была написана довольно давно. Представьте себе, до 1937 года. И она была издана, вот что удивительно. В Софии, в 1936 году, и сразу была переведена на иностранные языки. Книга называется «Россия в концлагере», написал ее Иван Солоневич (1891–1953), более известный у нас как автор трактата «Народная монархия».

«Россия в концлагере» — книга объемистая (35 листов), подробная и точная, написанная очевидцем и жертвой коммунистических безумств. Книга умная, дающая точный анализ технологий советско-партийночекистской власти, описывающая конфликты поколений внутри репрессивного аппарата, демонстрирующая всю мерзость советского режима, всю его осмысленную жестокость, а также всю его опасность для европейской и мировой цивилизации.

Ибо, как доказано в этой книге, миллионы жизней и годы нечеловеческого труда были принесены в жертву не для России и ее народов, а для мировой революции, то есть для войны со всем миром. В книге мельком упоминаются и другие тайны советской власти: голод и людоедство на Украине, разорение и истребление Казахстана, восстания на Северном Кавказе.

Все это было написано и опубликовано в 1936 году в Европе, но все западные гуманисты, бесчисленные Ромены Ролланы и Бертраны Расселы, не обратили на этот документ никакого внимания. Не возмущались, не посылали запросы в свои парламенты, не публиковали пламенных статей вроде «Я обвиняю!» или «Не могу молчать!».

Понадобилось сорок лет, чтобы «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына был воспринят на Западе со всей серьезностью. Дело, собственно, не в годах взросления. Леволиберальный Запад резко поумнел перед лицом шестикратного военного превосходства СССР в Центральной Европе. Говорят, что жизнь проста. Это неправда. Она гораздо проще, чем нам кажется.

На первый взгляд Солженицын и Солоневич похожи. В обоих нет ни грана левизны. Оба сочувствуют больше всего мужику, работнику, которого коммунисты оторвали от земли и бросили в лагерь. И меньше всего — репрессированному аппаратчику. Обоим свойствен легкий националистический крен.

Однако разница между ними более существенна.

Солженицын — это обманутая вера гражданина в государство. Это утраченные иллюзии по поводу разумности происходящего. Это страх фраера («социально далекого» интеллигента или просто законопослушного горожанина или крестьянина) перед блатным («социально близким» уголовным преступником). Лирический герой Солженицына — это слабый человек, влюбленный в государство беспомощной и обидчивой сыновней любовью.

Солоневич — это холодный взгляд сильного и умного человека, которому чужды страхи и иллюзии. Он прежде всего джентльмен. Он любит своего сына, своего брата, свою жену, которую загодя сумел отправить за границу. Любит свою несчастную Россию. Он любит их по-настоящему — потому что еще сильнее он любит честь, как рыцарь из старой английской баллады.

Возможно, все дело в том, что Солженицын не видел другой власти, кроме советской. А Солоневич повзрослел еще в той России. Поэтому он так брезглив к большевикам. Он писал: «У меня перед революцией не было ни фабрик, ни заводов, ни имений, ни капиталов. Я не потерял ничего такого, что можно было бы вернуть в случае (антисоветского. — Д… Д..) переворота. Но я потерял семнадцать лет жизни, которые безвозвратно и бессмысленно были ухлопаны в этот сумасшедший дом советских принудительных работ во имя мировой революции. Когда у вас под угрозой револьвера требуют штаны — это еще терпимо. Но когда от вас под угрозой того же револьвера требуют, кроме штанов, еще и энтузиазма, жить становится вовсе невмоготу, захлестывает отвращение. Вот это отвращение и толкнуло нас к финской границе».

Его арестовали за первую попытку бежать в сентябре 1933 года. Ему еще повезло — указ о смертной казни за побег из страны был принят 8 июня 1934 года. Важнейшая, кстати говоря, дата в нашей истории: в этот день СССР официально объявил себя тюрьмой; обидно, конечно, но очень поучительно. Но это к слову.

28 июля того же года Иван Солоневич с сыном и братом успешно бежали из лагеря, с Беломорстроя. Благодаря чему мы сегодня читаем «Россию в концлагере». Вернее, так и не прочитали. К сожалению.

Не так давно я пообещал ответить на вопрос, прозвучавший в статье телевизионного обозревателя Екатерины Сальниковой: почему наши домохозяйки-телезрительницы любят Сталина?

Ясно, что «домохозяйки» — это метафора, а говорить надо шире: почему значительная часть народа до сих пор поклоняется этому тирану и садисту? Почему по поводу осуждения сталинизма наша вообще-то трусоватая публика осмеливается даже Президенту России возражать, направляя в его блог ужасающие калькуляции: дескать, не так уж много миллионов погибло, и всех уничтожили за дело. Почему героическую победу в великой войне многие приписывают именно Сталину, а не армии и народу? Почему они восторженно принимают на веру любую панегирическую чушь о Сталине, но с паранойяльной скрупулезностью вчитываются в любые антисталинские публикации, злорадно выискивая мельчайшие противоречия и расхождения цифр? В самом деле, почему?

Журналисты говорят: нынешняя жизнь домохозяйкам не нравится, они обращаются к прошлому в поисках некоего идеала — и вот, мол, поэтому они любят Сталина. Действительно, жизнь в стране не сахар, соглашусь с домохозяйками. Но тогда уже мой вопрос: но почему именно эпоха Сталина? А не брежневский застой, не хрущевский энтузиазм, не Серебряный век, наконец, с его промышленным рывком и культурным расцветом?

Чтобы понять это, надо спросить: а что именно не любят домохозяйки в нынешней жизни?

Короткий и неправильный ответ: им не нравится отсутствие порядка.

Увы, дело обстоит ровно наоборот.

Сталинский «порядок», а также «большие цели» — это радужная пленка на бездонном бурлящем болоте. Большего безобразия, беззакония, бардака, большего отрицания культуры, чем случилось в СССР в 1920– 1940-е годы, трудно себе представить. Ибо культура — это взаимоотношения людей, а не дворцы, балеты и романы «большого стиля». Там, где людей уничтожают по классовому признаку или просто по доносу соседки, о культуре лучше молчать. Культуры нет и в коммунальной квартире, там, где в одной комнате жили, бывало, бабушка с дедушкой, папа с мамой и сын с дочкой. Там, где возникает ужасная метафора «мы все — одна семья». кх, как хорошо было в коммуналке, говорят домохозяйки. Тесно, но зато все как одна семья! Простите, гражданочки хорошие, вы о чем? Семья — это мужчина и женщина. Муж и жена спят в одной постели. От этого у них бывают дети. Иногда не бывают, но спать вместе муж и жена не перестают. Вот, собственно, основа семьи. Остальное (в смысле хозяйственной ячейки) надстраивается. Или не надстраивается. При чем тут «в квартире жили одной семьей»? Что такое «единая семья народов»? Почему не сказать «единая команда»? Бригада? Коллектив? Батальон? Иное какое сообщество? Нет, именно «семья».