Никто не заплачет - Полина Дашкова

И еще забавней было наблюдать, как пожилая, полная,растрепанная со сна женщина носится по беснующейся палате, пытаясь навестипорядок. А потом шепнуть ей на ухо:

– Это все Сидоров, он в последнее время такой странный стал,даже страшно.

Иногда все кончалось тем, что несчастного Сидороваотправляли в больницу на следующий день. И никому не приходило в головузаподозрить спокойного, рассудительного Колю Козлова.

– Мария Петровна, вы пойдите поспите. Если опять начнетсядрака, я вас быстренько разбужу, – с искренним сочувствием в голосе говорилКоля измотанной воспитательнице, – вы не волнуйтесь, вам поспать надо.

Он научился делать чистые, невинные глаза, тонко,по-взрослому льстить воспитателям и учителям. Им трудно было предположить, чтов ребенке с таким диагнозом может быть столько изощренного коварства, даже еслиэтот ребенок отличается от других детей и является безусловным лидером вклассе. Люди опытные и внимательные, они легко распознавали детские хитрости.Но Коля Козлов хитрил по-взрослому, слишком уж нагло и цинично.

Чутье подсказывало, что перехитрить здесь можно всех, кромеодного человека – директрисы Галины Георгиевны. Она не покупалась на егочистые, невинные глаза и разумные речи. Он кожей чувствовал ее особое, настороженноеотношение к себе. Это было опасно.

Высокая широкоплечая фигура в темно-синем кримпленовомкостюме и белой блузке всегда появлялась неожиданно и бесшумно – в спальне, вклассе, в игровой комнате. Несколько минут она стояла и молча наблюдала. Когдаее замечали вздрагивали, замолкали, вытягивались по стойке «смирно» не толькодети, но и воспитатели и учителя. Позже Коля Козлов перенял у нее эту манеру.Ему нравилось видеть испуг и замешательство, нравилось заставать врасплох.

Широкое грубое лицо всегда было покрыто толстым слоемрозовой пудры. Модная в те времена перламутровая помада делала тонкие губы ещетоньше и суше. Аккуратно подведенные черными «стрелками» маленькиеводянисто-голубые глаза глядели прямо в душу. Вытравленные до белизны волосы былиуложены в сложную модную «халу». Пахло от директрисы сладкими духами «КраснаяМосква».

Этот запах и весь образ навсегда врезался в память не толькоКоле Козлову, но и всем воспитанникам специнтерната. В маленьком жестокоминтернатском мирке от ее воли зависело все.

Галина Георгиевна никогда не повышала голоса. Наоборот,говорила очень тихо, и все замолкали, стараясь расслышать каждое слово. Этуманеру Коля тоже запомнил и использовал потом, в своей взрослой жизни.

Самого сильного и влиятельного человека лучше иметь всоюзниках, чем во врагах. А еще лучше – в должниках.

Разумеется, особое расположение всесильной директрисыпытались заслужить многие. Но она не поддавалась ни на грубую лесть, ни напримитивное стукачество, ни на заискивающую ласку и услужливость. Коля наблюдалза жалкими тщетными попытками других подлизаться к Галине Георгиевне, терпеливождал подходящего момента. Он знал: директрису не купишь глупой лестью ипримерным поведением. Только поступком. И подходящий случай представился.

Стоял очень холодный февраль. Третьеклассник ГарикГолованенко, «домашний» ребенок с реальной, серьезной олигофренией,вскарабкался по пожарной лестнице на крышу пятиэтажного здания интерната и,стоя на самом краю, вопил как резаный:

– Ща прыгну, с-сука! Пусть тя пас-садят… Довела, сволочь… –Истерика была адресована не кому-нибудь, а самой Галине Георгиевне.

Весь интернат высыпал во двор, задрав головы, все смотрелина Гарика, который балансировал на скользком обледенелом краю, держась однойрукой за хлипкое металлическое ограждение.

– Ща кто шагнет – прыгну! – орал он и сдабривал своеобещание отборным матом.

И никто не решался шагнуть к пожарной лестнице.

Коля замер вместе со всеми. Голова его работала лихорадочнобыстро. Если этот придурок сорвется, директрису посадят. Другого такого шансане будет…

Он знал, как с пятого этажа попасть на чердак. Оттуда прямойход на крышу. Пока все стояли и смотрели, Коля рванул на пятый этаж, ногойвыбил чердачную дверь. Она была на замке, но замочные ушки держались нарасхлябанных винтах. Через минуту он полз по обледенелой крыше. Гарик его невидел, но снизу заметили, и воцарилась гробовая тишина.

Одна нога Гарика соскользнула. Ему было трудно держаться заледяное железо ограждения рукой без варежки. В тот момент, когда онемевшие отхолода пальцы разжались, Коля Козлов крепко схватил его за запястье. Отнеожиданности Голованенко сильно дернулся, его вторая нога потеряла опору, онуже по пояс болтался внизу. Он падал и тащил за собой Колю, при этом еще продолжалистерить, орать, теперь уже ему в лицо, мерзко брызгая слюной:

– Отпусти, с-сука, не хочу жи-ить! Пусти, сказал! – А самкрепко цеплялся за вторую Колину руку и всей тяжестью тащил за собой, вниз, наприпорошенный снегом асфальт интернатского двора.

Внизу наконец опомнились. На крышу по пожарной лестнице ужеподнимались санитар и дворник Макарыч.

– Держись, пацаны! – повторял дворник. Санитар карабкалсямолча, только пыхтел. Коля одной рукой стискивал запястье Гарика, другой изовсех сил держался за ограждение. Он тоже был без варежек, и пальцы начиналинеметь. К тому же тощий на вид Гарик оказался страшно тяжелым. Его крик слилсяв одно сплошное «А-а-а!..». Он уже не произносил матерных слов, просто орал,так что у Коли звенело в ушах. Дождавшись короткой паузы, он тихо, сквозь зубы,произнес:

– Заткнись, а то отпущу.

И Гарик послушно заткнулся. Он опять начал орать толькотогда, когда санитар волок его с пятого этажа, уже связанного специальнымиполотенцами. Он понимал, теперь ему одна дорога – в психушку. Пощады не будет.За несколько минут кайфа, который он испытал, выкрикивая с крыши все, чтодумает о всевластной директрисе, он будет расплачиваться долго и страшно. Затихон только после того, как, в машине детской психиатрической перевозки емувкололи несколько кубиков аминазина.

Директриса подошла к Коле и обняла его за плечи. Под слоемпудры было видно, что лицо ее все еще бледно-землистого цвета…

В психушке из Голованенко могут сделать «овощ» – идиота,который будет ходить под себя, поедать собственные фекалии. Это произойдетзаконным образом, и никто не понесет ответственности. Но если бы ребеноксорвался с крыши и погиб, Галине Георгиевне грозила бы тюрьма.

– Ну что, Коля Сквознячок, замерз? – спросила она и ласкововзъерошила ему волосы.

Она сама не знала, почему назвала мальчика «Сквознячком».Возможно, потому, что он был тихий, быстрый, бесшумный, умел появлятьсяниоткуда и исчезать в никуда. Она и раньше обращала на него внимание, он сильноотличался от остальных ее воспитанников. Она прекрасно понимала: этот ребеноксовершенно здоров, нормален, более того – умен не по годам. Такие дети ужевстречались в ее многолетней практике. Редко, но встречались.