Свободные от детей - Юлия Лавряшина

Но этого я им не скажу. Они в том возрасте, когда уже пора научиться быть самодостаточными, счастливыми от общения с собой, своим интеллектом и душой. Тогда и другого они могут заинтересовать и увлечь. А если этого в тебе нет, значит, просто не дано, и цепляться за кого-то случайного бессмысленно. Ты можешь раствориться в нем, полностью отказавшись от своего «я», превратиться в чеховскую «душечку», но его тем самым ты перестанешь интересовать вовсе. Его могут привлекать твои обеды и поглаженные тобой рубашки, и он будет покорно жить на цепи этих маленьких привязанностей, но лишь до тех пор, пока его не позовет Настоящее.

Хотя, может, оно не встретится и ему… И вы умрете в один день, так и не отведав истинного счастья. Не познав, как сладко спорить за полночь, отстаивая свое, взращенное, но и пытаясь отыскать точки, где оно совпадет с тем, чем твой любимый напитался за годы до встречи с тобой. А потом закончить сражение в постели, где каждый из вас может оказаться и поверженным, и одержавшим победу. Все на равных. Все счастливы.

Только этим двоим не суждено познать такое, я уже вижу. Этот хмурый воробушек будет биться за собственную победу до потери пульса, как говорили мы в детстве. И вымотает демона, вынудит его бежать — прочь или в себя, это уже детали. Мне они неинтересны.

А справа — девичник. Только девицы перезрелые, пожалуй, постарше меня. Трое из четверых — блондинки. Длинные волосы то и дело откидывают, чуть ли не хлещут друг друга по лицу, но все улыбаются. Однако чувствуется, что улыбаются потому, что так положено при встрече с подругами, а не потому, что внутри что-то вспыхивает при виде их. Я начинаю улыбаться, когда вижу Леру. Даже когда думаю о ней.

На этом он и ловит меня.

— Ваша улыбка не мне адресована?

Чем меньше похож на Власа, тем лучше. У этого волосы какие-то пепельные, или при этом свете так кажется? Длинненькие, сзади до плеч висят, может, музыкант? Художник? Со всякими менеджерами знакомиться не люблю — о чем с ними говорить? Хотя с любым из них проще казаться личностью, а каждый художник самовлюблен до неприличия. Но тем и забавен. Хотя в компании веселее с артистами, у них всегда в запасе куча театральных баек, которые они умеют рассказывать, как никто. Может, следовало позвонить Власу? С его помощью легко восстановилось бы обычное положение вещей. И детские голоса перестали бы звучать в ушах…

Я убираю с лица улыбку. И он понимает без слов:

— Не мне. Извините, — он мнется, не уходит. — Но можно я все-таки присяду?

Киваю на щебечущих блондинок:

— Может, вам лучше взять правее?

Чуть поджав губы, он мотает головой:

— Не мое.

— А я, значит, ваше?!

— Мне кажется, я вас где-то видел.

Удерживаюсь, чтобы не сморщить нос:

«Фи, как банально!» Впрочем, мне ведь и хочется банального приключения на одну ночь. Я не ищу его, но не откажусь… Неужели не откажусь?

— Москва — город маленький, — пожимаю плечами.

Он охотно улыбается в ответ:

— Разрешите представиться? Денис Кириллов.

«Не диктора сын?» — машинально предполагаю я, и вглядываюсь в лицо, которое еще не успела изучить. Вроде, не похож…

— Можно было и без фамилии, — бормочу я и называю в ответ только имя.

«Если он сейчас скажет, что оно означает «жизнь» или что оно — редкое, пошлю его к чертовой матери!» — я слегка напрягаюсь в ожидании, но Денис не говорит ни того, ни другого.

— Поесть ничего не хотите?

— А что, похоже, что я пришла сюда поесть?

— Похоже, у вас есть повод напиться. И не с радости.

— Уж точно не с радости.

— Так я могу составить вам компанию?

Его вежливость начинает потихоньку бесить меня.

— Вы уже сели за мой столик, и я вас не выгнала, — берусь за свой графин, но Денис перехватывает инициативу.

— Позвольте я сам…

Мне смешно наблюдать за ним:

— Большой мальчик?

— Я сейчас закажу еще, — поспешно заверяет Денис, испугавшись, что я заподозрю его в том, что он хочет просто выпить за мой счет.

— Уж будьте добры!

Отвечаю с язвительной вежливостью, но водка уже делает свое дело, и я улыбаюсь этому новому лицу с несколько мелковатыми чертами, как и у меня самой. Судя по всему, он тоже до старости будет выглядеть подростком. Морщинистым, плешивым подростком. Душераздирающее зрелище!

Пока официантка и ему приносит водки, откуда-то возникают музыканты и вызывают к жизни балладу в духе Александра Иванова, заставляя меня размякнуть. Слабость у меня к его немудреным, печальным песням. Напиваться под них особенно хорошо, хотя до этого вечера не пробовала.

— Только не надо мне говорить, кем вы работаете и сколько у вас детей, — предупреждаю я.

— Нет?

Кажется, я уже испортила ему вечер. Похоже, именно об этом его и тянуло поговорить… О чем скорее — о работе или о детях? Кольца на пальце нет, наверное, разведен — страдающий «воскресный» папа. Такие мне не интересны.

— О ваших занятиях расспрашивать тоже запрещено?

— И как вы догадались?!

— Вас кто-то очень разозлил…

— Жизнь. Слышали о такой особе?

— Да, что-то…

— У вас еще будет время познакомиться с ней поближе.

— Обещаете?

— Какой смысл обещать неизбежное? Так вы хотите побыстрее напиться или будете тянуть прелюдию?

Денис поднимает свою рюмку:

— За жизнь?

«За смерть!» — хочется ответить мне. За то, чтобы она поскорее явилась за мной и увела меня к тебе. Если попытаюсь уйти сама, нам не встретиться, мы окажемся в разных поселениях, и мой уход потеряет смысл. Поэтому я терпеливо жду, когда она соизволит вспомнить обо мне, протянуть руку, похожую на синий луч, пронизывающий радостью: наконец-то… И все вокруг преобразится в этом свете, и вскроется истинный смысл вещей, который я так и не разгадала при жизни. И скрытые от меня мысли других людей, движения их душ, поразительные, неожиданные, — все высветится этим лучом.

Только одно останется не подправленным его светом… Моя любовь к тебе.

* * *

Проснуться в чужой постели, не понимая, как здесь оказалась, это всегда потрясение, даже если накануне храбрилась изо всех сил. Незнакомый потолок, как бы высоко он ни находился, тут же придавит ужасом, точно очнулась в заколоченном гробу, что так любят показывать в триллерах. Актерам, думаю, приходится пережить сильные ощущения…

Я смотрю на ровненький пласт гипсокартона, подсвеченный рассветом, и мне больно оттого, что синий луч опять не спустился за мной. Лучше б он забрал меня накануне, до этого очередного падения… Никому не нужного, ни малейшей радости не доставившего.