Воспитанница института для благородных девиц - Полина Белова

Мы с девочками отбежали подальше от здания.

Я оглянулась и увидела отблески огня во всех окнах третьего этажа. С треском, одно за другим, взрывались стёкла на окнах.

Уже после первого взрыва мы, как зайцы, кинулись бежать. Повернули к тому месту, где мы выходили из наших экипажей, но их там не было. По подъездной аллее, звеня колоколами, вереницей неслись пожарные бочки. Вокруг суетились и бегали толпы слуг и гостей. До нас никому не было дела. Все толкались. Мы с девочками боялись потеряться. Ни директрисы, ни Майи Рудольфовны…

Непривычные к посторонним и абсолютно потерянные, мы невольно постарались оказаться подальше от пугающей толпы и суеты — пошли к выходу, к воротам. Предполагаю, что наш внешний вид, особенно парадные белые фартуки, являли собой жалкое зрелище. Мы механически образовали колону по двое. Так и прошли мимо изумлённой стражи, которая не только не остановила нас, а, даже, любезно подсказала мне дорогу к нашему институту.

А что? Никакого другого дома у нас не было, поэтому мы пошли туда.

Пожарные бочки наделали много шума, наверное, поэтому, несмотря на ночное время, на улице было много любопытных горожан. Нам было у кого спросить дорогу к институту, а им было у кого спросить, что горит. В общем, мы помогали друг другу, поэтому наша маленькая колона из четырёх пар успешно двигалась в правильном направлении.

Оба институтских экипажа с директрисой в одном из них и Майей Рудольфовной в другом, нагнали нас, когда мы уже видели родной каменный забор, за которым сейчас нам всем отчаянно хотелось спрятаться.

Директрису мы услышали издалека:

— Что за самоуправство?! Я вас спрашиваю?

Мы с девочками нерешительно замерли, прижавшись к обочине. Когда обе кареты остановились и дверцы приглашающе открылись, мы все ломанулись туда, где молча сидела Майя.

— Кто вам разрешил? — директриса кричала, но выглядела не грозной, а растерянной и насмерть перепуганной, как и молчаливая Майя.

В ворота мы въехали в экипажах. Директриса — в первом, остальные — во втором. Мы возвращались усталые, измученные, без пачек, которые сгорели вместе с розовой комнатой и без троих лучших балерин: обеих девочек из выпускного класса Натальи и Ирины, семнадцати лет, и одной девятиклассницы — Ольги, шестнадцатилетней.

Мне невольно вспомнилось как пышно, с какой завистью нас провожали. Мы возвращались, как разбитая армия: с потерями, потрёпанные, раненные и несчастные.

Впрочем, в отличие от всех остальных девочек, мне было что вспомнить хорошего об этом дне — моё первое свидание. Но никакого желания рассказать об этом, даже Ангелине, не возникло совсем.

После того дня в наш институт пришли перемены.

Но меня они коснулись ещё с одной стороны.

Однажды, где-то через неделю после поездки во дворец, меня вызвали к директрисе. Я пошла, не подозревая, навстречу какому несчастью я иду.

В кабинете находился пожилой дракон. Для человека он был слишком крупным и крепким. У директрисы немного дрожал голос, когда она сообщила мне:

— Александра, сам правящий дракон каким-то образом узнал о твоих трудностях с драконьим языком и прислал тебе личного преподавателя. Вы будете заниматься по часу каждый день, здесь, в кабинете, конечно, только в моём присутствии.

Директриса села в уголке, выпрямив спину так, будто палку проглотила, и сложив руки на коленях, как послушная девочка.

А для меня начались самые большие мучения в моей коротенькой жизни. Уже через неделю я готова была кричать: «Хочу к мачехе!!! Она милый и добрый человек! И мне с ней чудесно было жить!». Я была бита по ногам каждый день!

Каждый день старый дракон садился, развалившись, в директорское кресло, а меня ставил перед собой на высокий стул, заставляя так стоять весь урок и удерживать форменное платье приподнятым до колен.

Мы не писали, он не читал лекции. Я должна была учить сама. Он спрашивал, я переводила с драконьего, и наоборот. Неправильный ответ — и мои икры обжигал удар розгой. Произношение дракон поправлял, и за это первое время не бил. После нового года, я уже получала за любую ошибку. Икры постоянно горели! Степанида часто делала мне лечебные компрессы, и даже Адам Бенедиктович давал лечебную мазь.

Я учила драконий язык днём, ночью, на других уроках. Всегда! В кабинет директрисы входила уже зарёванная, а выходила ревущая на весь институт. Я пыталась прятаться, но меня находили и тащили на урок каждый день, без исключений, однажды, даже с повышенной температурой. Проклятый драконище не знал снисхождения и не чувствовал жалости. И пусть его методы очень скоро дали результаты, я догнала своих одноклассниц, а вскоре стала лучшей по драконьему языку, я возненавидела своего учителя и начинала плакать едва видела в окно, как он проходит через ворота, идя на урок.

Если поначалу по институту пронеслись завистливые шепотки, мол, Александру отчего-то выделил сам правящий дракон, то вскоре мне уже никто не завидовал. Глядя на мои вечно перебинтованные, с лечебными компрессами, икры, некоторые качали головами и приговаривали что-то вроде: «не допустите Боги со мной такого».

А ещё через месяц, к этому несчастью добавилась новая напасть: стал приходить художник.

И пока все девочки отдыхали на драгоценной прогулке в институтском парке, я каждый день этот час, переодетая в одну лишь пачку, неподвижно стояла в указанной позе, в промозглом пустом зале для занятий хореографией, пытаясь не слишком громко стучать зубами от холода. Хорошо, что хоть к Новому году эта беда с художником закончилась. Он закончил мой портрет и исчез с ним.

Правящая семья, впервые за всю историю института, не навещала нас на новогодний праздник. Мы, переодетые в белые фартуки, зря ждали праздничного обеда или ужина. Наш скудный концерт, который приготовили оркестр и хор институток, и старательно подготовленная нашими воспитанницами выставка вышивок и кружева, так и остались без высочайшего внимания.

Весною снова явился художник, и опять я вместо прогулки среди распускающейся зелени, неподвижно стояла в зале для хореографии.

К концу году я так измучилась, что решила набраться смелости написать во дворец и спросить Правящего дракона: «За что? За что мне такое его внимание?». Будь оно проклято!

А письмо решила передать с одной из наших старшекласниц. После выпускных экзаменов девушки ехали на свой традиционный бал во дворец.

Не знаю, что из этого получится.

Вот я и восьмиклассница. Все переходные экзамены сдала на высший бал и, даже, удостоилась личной похвалы директрисы перед всем классом.

Вчера мы провожали наших выпускниц во дворец, на традиционный бал.

Как же сильно отличался этот особенный день от такого же в прошлом году!

Я слышала, как мышки, которые после переходных экзаменов уже получили светло-голубую форму, но ещё не перешли в отдельную спальню для выпускного класса, шептались после отбоя, что в этом году не приезжали портнихи с тканями, как подарок от правящей семьи драконов девицам, закончившим обучение и успешно сдавшим экзамены. Воспитанницы собирались на бал своими силами, а это было жалкое зрелище. Мало кому могла помочь семья, родственники или опекуны. Некоторые сшили бальные платья на уроках по домоводству из того материала, который выдавался для обучения. Девушкам это казалось всё же лучше, чем идти на свой первый, и возможно единственный, бал в институтской форме. Единственным украшением большинства была молодость и несомненная тонкость. Толстых, при том питании, которое у нас было в этом году, в институте не было даже среди кухонных работниц.