Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен

Но Софию ничто не могло остановить. Раз уж ее благополучие зависело от безумной, ей следовало подчинить ее себе и заставить играть по своим правилам.

Она схватила принцессу за худую руку и встряхнула ее так сильно, что та перестала дрожать, и София прокричала ей в искаженное гримасой лицо:

— Я Рагнхильда фон Айстерсхайм, некоторые называют меня Софией. Я позволила привязать себя к вам лишь потому, что мне обещали поучительную и интересную жизнь. Не думайте, что вам удастся разрушить ее и утащить меня в ад безумства. Прекратите! Прекратите! Немедленно прекратите так невыносимо кричать!

Воспоминание о суматохе сопровождало Роэзию вплоть до наступления сумерек.

Она стояла на коленях в своей келье, укрывшись от потрясений, но ей никак не удавалось сосредоточиться на молитве. Бранные слова звучали в ее ушах и вызывали отвращение, ведь она привыкла видеть в женском монастыре мирное место, а не тюрьму, как некоторые сестры. Она хотела снова обрести покой!

Когда сестра Элоиза обвинила сестру Клариссу в сделке с дьяволом, та отрицала это и не хотела, чтобы ей напоминали о грехе юности. Этот грех она совершила вовсе не для того, чтобы навредить матери, она сожалела о своем поступке и давно искупила его вину.

Сестры же разделились на два лагеря: одни обвиняли Элоизу в злословии, а другие набросились на Катерину. Та же, никого не слушая, говорила, размахивая руками и сотрясая двойным подбородком, и не успокоилась, пока не рассказала всю свою жизнь и не доказала, что, в сущности, верит в Бога и боится его.

Потом она яростно повернулась и покинула столовую. Но с ее уходом ничего не изменилось. Со всех сторон слышался визг: одни обсуждали упреки Элоизы и рассказ Катерины, другие — найденные останки хронистки и причины ее смерти, третьи же списывали все непорядки на дьявола — ведь не напрасно сестра Элоиза вспомнила о нем.

Роэзия была склонна простить ее за это. Она поняла, что сестра Элоиза своими словами хотела отвлечь внимание сестер. Ведь Катерина, дочь Софии, заявила, что знает, о чем идет речь в хронике и что мать позволяла читать ее.

Теперь никто и не думал о таинственной хронике, и Роэзия сказала, обращаясь к сестре Элоизе:

— Позаботься о том, чтобы они мирно поели и разошлись!

Затем она просто повернулась и покинула собрание, что тоже было весьма необычно.

То, что мать настоятельница так тихо ушла, подействовало на сестер. Вопли стали стихать и превратились в бормотание раньше, чем Роэзия успела закрыть за собой дверь.

Не оборачиваясь — что произвело на сестер еще большее впечатление, — она шла вперед и, только выйдя из комнаты, позволила себе громко вздохнуть.

Она заметила, что ее руки слегка дрожат, наверное, оттого что ей так много нужно предотвратить: распространение ссоры или паники, появление ненужных вопросов и подозрений.

«Если бы ты знала, София, сколько у меня из-за тебя неприятностей», — пронеслось в голове Роэзии, и она почувствовала, что злится на покойную.

Конечно, ее недовольство не было похоже на недовольство остальных сестер, ненавидевших Софию за то, что она оказалась умнее и ученее их, что была слишком гордой и постоянно занималась своей хроникой. Нет, все это никогда не беспокоило Роэзию. Напротив: придя в монастырь, она увидела в Софии единомышленницу, женщину, которая руководствуется здравым смыслом, не любит пустословия и которая нашла приют в чистом, безжизненном мире книг. А теперь эта единомышленница оказалась, скорее, нарушительницей спокойствия — неважно, была ли в том ее вина или нет.

Эти мысли сопровождали Роэзию весь день, испортили ей молитву и короткий сон, в который она погрузилась, когда легла отдохнуть на свою кровать. Она делала это редко — и пробудившись ото сна, не почувствовала себя ни посвежевшей, ни успокоенной: ей снилась убитая и переполох, вызванный обнаружением ее трупа.

После беспокойной дремоты она с трудом пришла в себя. Не успела она подняться, как услышала назойливый стук в дверь, почти как вчера ночью, когда к ней пришли, чтобы сообщить о смерти Софии.

Теперь к ней обращалась сестра Элоиза.

— Мать Роэзия! — ее голос звучал почти умоляюще.

— Идите скорее сюда. Случилось ужасное!

Роэзия вздохнула. Когда она поднялась, чтобы открыть дверь, кровь прилила к уставшим ногам, вызвав боль.

— Нельзя ли наконец успокоиться? — недовольно спросила она.

Элоиза старалась выглядеть невозмутимо, как всегда, ведь именно за это ее любила Роэвия. Однако лицо ее было белым как мел.

— Это... это... — начала она, заикаясь.

— Ну говори же!

— Нашли Катерину, вернее, сестру Клариссу, как ее называют здесь в монастыре. Она сидит в своей келье. Мертвая. С веревкой на шее.

Из хроники

В течение долгих лет маленькой Франции приходилось смотреть на огромную Ангевинскую державу без всяких перспектив когда-либо сравняться с ней по власти и величине. А теперь появилась возможность провести победоносную войну.

Смелого Ричарда Львиное Сердце в Палестине прозвали героем, в то время как король Франции Филипп потерпел поражение.

Когда Ричард возвращался домой, его схватил Леопольд Австрийский и запер в крепости Дюрнштейн. И это еще было не самое худшее, потому что у Ричарда были и более страшные противники.

Император Генрих VI тоже жаждал мести, после того как Ричард во время борьбы за Сицилию принял сторону его противника. Теперь он хотел отплатить ему, забрал Ричарда у Леопольда и потребовал большой выкуп.

В Англии стали спешно собирать средства, но давали не все. Младший брат Ричарда, Иоанн Безземельный (у него до сих пор не было собственной земли), понял, что пришло время избавиться от ненавистного присутствия бесполезного младшего брата. Он заключил союз с Францией и помог заклятому врагу Ричарда, Филиппу, захватить в быстрой, страшной войне следующие ключевые города: Гизор и Диппе, Эвро и Омаль, Тильер и Нонанкур.

Война началась с триумфа и должна была так и продолжаться, а поскольку времени было мало и Ричард мог освободиться в любой момент, Филиппу не стоило медлить с «датской свадьбой».

Все именитые люди маленькой Франции сопровождали короля в Амьен, где он должен был встретить принцессу и в тот же день жениться на ней.

Датчане, сопровождающие принцессу, постоянно были навеселе, даже в тот день, когда они прибыли в Амьен.