Перемена климата - Хилари Мантел

Ральф говорил, что эта работа превращает их в попрошаек. Просто пойти и купить что-либо практически невозможно, и не имеет значения, насколько это что-то тебе нужно. Ты вынужден плести интриги, молить и унижаться, сговариваться об аренде, уламывать посторонних, чтобы они заплатили вместо тебя.

Сам Ральф подпирал дверь в свой кабинет стопкой бумаг. Другие бумаги громоздились вокруг, ежеминутно угрожая соскользнуть на пол.

— Как думаешь, епархия согласится приобрести картотеку, если я попрошу? — поинтересовался он у Анны. — Хотя… — Видно, он и сам понял тщетность своих ожиданий. — Конечно, есть заботы понасущнее.

Часто в конце дня выяснялось, что за кем-то из детишек не пришли родители. Они не то чтобы забывали прийти, нет: подобным образом проявлялись сложности и хитросплетения местной семейной жизни. Анна собирала таких детей, что заливались слезами или растерянно жались к стенкам, отводила их к себе, кормила печеньем, утешала и отправляла посыльного разузнать, куда подевались родители. Заболели? Или их за что-то арестовали?

Ральф обычно дежурил, можно сказать, по вечерам в полицейском участке. Каждое утро полицейские выходили на улицы, чтобы набрать положенную квоту прохожих без пропусков. Этих бедолаг сгоняли к перекресткам, непременно в наручниках, скованных по двое; приезжал фургон, и арестованных запихивали внутрь. Причем отлавливали чернокожих полицейские-африканцы. Сперва Ральф недоумевал, почему они так поступают, но быстро сообразил, что таков их способ зарабатывать на жизнь. Белый сержант в участке устало поведал ему: «Мистер Элдред, всем нужно на что-то жить».

Днем в миссию приходили родственники тех, кого арестовали поутру, и начинали жаловаться: мой сын всего-то пошел навестить соседа, моя сестра пошла за едой и забыла пропуск дома… Ральф под вечер отправлялся в участок вызволять арестованных и платить за них штрафы. «На следующей неделе, — внушал он родственникам жертв, — вы должны вернуть мне деньги, поняли?» Он старался не ради себя, а ради миссии, иначе той грозило остаться без средств, а это означало, что придется урезать иные расходы. А еще он настойчиво напоминал людям, чтобы те не забывали пропуска, когда им приспичивает выйти из дома.

Ему категорически не нравилось такое вот взаимодействие с государственными властями. Однако его направили в Африку вовсе не для того, чтобы он поощрял местных нарушать законы, и дядюшка Джеймс в своих письмах не переставал о том напоминать. От Ральфа никто не требовал становиться героем или мучеником; от него лишь ждали, что он будет делать свою работу даже в сложившихся обстоятельствах.

Люди здесь не голодают, писал он дядюшке Джеймсу. Беднейшие из бедных и те способны как-то прокормиться, а ходить модно и нагишом. Но местные живут на краю бездны. Стоит захворать на несколько дней, и ты уже за краем, ибо лишился своей жалкой горсти пенсов. Женщины отчаянно пытаются приучить детей к гигиене, наставляют в хороших манерах, норовят обучить грамоте в надежде на светлое будущее. Однако по глазам детей видно, что эта малышня мудрее своих родителей и знает, что все усилия бессмысленны.

Никакого комфорта, думала Анна. Утешают только мелочи; ряд, другой, третий, глядишь, и покрывало связано. С приближением зимы местные женщины стали вязать целеустремленно и решительно. По средам в миссии собирался вязальный кружок, и Анна считала себя обязанной туда ходить. Люси Мойо — или другая женщина с сильным, громким голосом — читала вслух Новый Завет, а пальцы так и летали, и вера укрепляла руки и направляла спицы. Рядом с этими людьми все норфолкские семейства выглядели законченными безбожниками, Мартины из Ист-Дирхема казались беспринципными гедонистами, а Элдреды из Нориджа — язычниками, погрязшими в грехах.

По четвергам проходили встречи в церкви. Женщины из Союза матерей надевали накрахмаленные белые блузы и черные юбки; каждую блузу украшала брошь, говорившая о принадлежности к союзу, а головы покрывали черные ситцевые платки. Незамужним матерям, если те раскаивались в своем распутстве, тоже дозволялось облачаться в подобный наряд, но брошей им никто не выдавал.

Методистки наряжались в красные блузки с черными юбками. Прихожанки голландской реформатской церкви носили черные юбки и белые блузы с широкими черными отворотами. На их фоне методистки выглядели кокетками.

Дири каждое воскресенье куда-то пропадала на несколько часов. Анна не скрывала своего беспокойства.

— Не волнуйтесь, миссис Элдред, — успокоила ее Люси Мойо. — Она ходит в церковь епископа Квакуа, целый день поет и танцует. Она ходит туда, потому что ей дают яркую одежду, позволяют плясать и вообще вести себя непотребно. А их самозваный напыщенный пастор бродит вокруг с ведром благословленной им воды в руках.

Днем в здании на Флауэр-стрит обычно заседали всевозможные благотворительные комиссии. Когда заседания заканчивались, Ральф с Анной вдвоем отправлялись навещать больных, прыгали и тряслись в служебной машине по ухабам и рытвинам городских улиц. К четырем часам стены домов начинали подпирать зловещего вида фигуры: местная молодежь, с утра резвившаяся в вельде, возвращалась в город.

К пяти эта молодежь, крепкие чернокожие парни, принималась слоняться по улицам, собираться кучками у кафе, затягиваясь сигаретой, которую передавали по кругу. От них исходило зримое ощущение угрозы; они дожидались темноты. Как правило, Анна и Ральф возвращались домой к закату. Когда их дребезжащий транспорт подкатывал к перекрестку, с угла которого было видно здание миссии, Анна, сидевшая в пассажирском кресле, неизменно бледнела и вся как-то подбиралась. Летом ей было жарко, в нос забивалась пыль, а зимой она промерзала до костей. Она хотела вымыться и спокойно поужинать, ничего более, но понимала, что, пока машина не свернет за угол, ей не суждено узнать, какой именно сюрприз приготовил им очередной вечер.

Сильнее всего она опасалась группы чернокожих на крыльце, поджидавших миссионеров с какой-то проблемой, решить которую они сами были не в состоянии. Хуже могло быть лишь появление местного семейства — тоже с какой-нибудь бедой, которую следовало уладить незамедлительно. Если оказывалось, что их ждут мужчины, Ральфу с Анной приходилось снова садиться в машину и тащиться в полицейский участок, затевать переговоры и платить штрафы. А если поджидало семейство, оставалось лишь гадать, что им требуется — еда, кров на ночь или что-то еще. Когда Анна видела людей на крыльце, сердце начинало биться чаще, а рот наполнялся горькой слюной с привкусом желчи.

В эти вечера на Флауэр-стрит Анне с Ральфом крайне редко удавалось побыть наедине. Они никогда не садились за ужин вдвоем — обязательно являлся отец Альфред или кто-то из учителей, а то и приходили посетители, дела которых не могли подождать до утра. Когда ложились в постель, они обычно чувствовали себя слишком уставшими, чтобы любить друг друга, слишком уставшими, чтобы просто поговорить; порой не было даже мыслей, которыми захотелось бы поделиться. А ночной сон нередко нарушался: то женщина заболевала, то кого-то задерживали, то молодого человека калечили в пьяной драке.

С наступлением темноты город охватывал хаос — драки, поножовщина, ограбления, изнасилования. Каждый случай, о котором становилось известно, заставлял чиновников из министерства по делам национальностей скорбно качать головами и рассуждать о «проблемном поселении» и «нарушениях закона и порядка». Эти чинуши не видели женщин из Союза матерей в накрахмаленных блузах, а замечали лишь разгул насилия и преступности. Излюбленным оружием банд были заточенные велосипедные спицы. Подкрадываясь к жертвам со спины, бандиты вонзали спицы в бедро — и опустошали карманы несчастных, пока те приходили в себя от болевого шока.