Весь мир театр - Борис Акунин

Позавчера на «Гамлете» скандал-таки случился, и его объектомвновь стала Элиза. Эффект был меньше, чем 5 сентября, однако еще неизвестно,что омерзительней – увидеть змею или снести гадкую выходку Смарагдова!

Кого Элиза совершенно не выносила, так это своего основногопартнера. Напыщенный, неумный, мелочный, завистливый, самовлюбленный павлин!Никак не может смириться с тем, что она равнодушна к его конфетному очарованиюи что публика принимает ее лучше. Если б не кучка истерических дамочек,электризующих своим визгом остальную публику, все давно разглядели бы, чтокороль гол! Играть толком не может, только глазами сверкает. А еще норовит,скотина, целоваться по-настоящему, в губы. Даже язык пробует просовывать!

Позавчера вообще перешел все границы. В сцене, где Гамлетпробует ухаживать за Офелией, Смарагдов сыграл принца датского каким-топохабным грубияном. Прижимал, тискал за грудь, а потом к ужасу и восторгу залаущипнул за ягодицу, с вывертом, как денщик горничную!

За кулисами Элиза влепила ему пощечину, но Смарагдов толькоухмыльнулся, будто сытый кот. Она была уверена, что на разборе наглецу влетитпо первое число, но Штерн похвалил «новаторскую находку» и посулил, что завтраоб этом напишут все газеты. Они и написали, причем бульварная «Жизнь-копейка»позволила себе прозрачно намекнуть на «особенные отношения» между г-жойАльтаирской-Луантэн и «неотразимым г. Смарагдовым», да ввернула «африканскуюстрастность, столь непосредственно прорвавшуюся на сцене».

Если так пойдет дальше, Ною Ноевичу, чтоб не разочароватьпублику, придется каждый раз выдумывать новые фокусы – согласно его «теориисенсационности». Крокодилов, что ли, он станет на сцену выпускать? Или заставитактрис играть голыми? Лисицкая вон уже предлагала в «Трех сестрах» выйти на сценув дезабилье – якобы, чтоб подчеркнуть, какой Наталья стала распустехой ибесстыдницей, когда освоилась в доме Прозоровых. Кто только захочет любоватьсяна костлявые мощи Ксантиппы Петровны?

Репетиции «Вишневого сада» шли полным ходом – каждое утро содиннадцати. Но спектакль как-то не складывался. Много ль сенсационности в«Вишневом саде», пускай и в новой трактовке? Ной Ноевич, кажется, и сам ужепонимал, что промахнулся с пьесой, но не желал признавать ошибки. А жаль. Такхотелось сыграть что-нибудь пряное, изысканное, необычное. Рольсемнадцатилетней чеховской инженю Элизе совсем не нравилась. Скучная,одномерная, играть почти нечего. Но дисциплина есть дисциплина.

Без четверти одиннадцать она села в авто. Премьеру ипремьерше по статусу полагалась открытая машина, остальным выдавалисьразъездные на извозчика, но сегодня Элиза, слава Богу, ехала одна. Смарагдов вгостинице не ночевал (с ним такое случалось часто).

Придерживая широкополую шляпу со страусиным пером, Элизапрокатилась по Тверской. Ее узнавали – вслед неслись приветственные крики,шофер в знак признательности дудел клаксоном. Элиза любила эти поездки, онипомогали зарядиться творческой энергией перед репетицией.

У каждого актера есть свой особенный прием, своя маленькаяхитрость, помогающая войти в магическое состояние Игры. Лисицкая, например,обязательно с кем-нибудь ругается, доводя себя до нужного нервического градуса.Регинина нарочно возится и тянет, чтобы опоздать и чтобы режиссер на неенакричал. Пухляшка Клубникина бьет себя по щекам (Элиза не раз видела). ЛевСпиридонович Разумовский, все знают, осушает фляжечку. Ну а Элизе был необходимкороткий, с ветерком проезд под приветственные крики – или, тоже неплохо,пройтись по улице летящей походкой, чтобы узнавали и оборачивались.

Раскрасневшаяся, вся звенящая внутри, она взбежала полестнице, сбросила накидку, сняла шляпу, поглядела на себя в зеркало(бледновата, но это к лицу) и минута в минуту, ровно в одиннадцать, вошла взал. Все кроме Регининой и Смарагдова сидели перед сценой, в первом ряду. Штернстоял наверху, с часами в руках, уже готовый взорваться. За спиной у неготоптался Девяткин, сопереживал.

– Не понимаю, как можно с таким неуважением относиться ксвоим коллегам, к искусству, наконец, – медоточивым голосом начала Лисицкая.

Мефистов подхватил:

– На настоящий Ноев ковчег они бы тоже опоздали? Человек,претендующий на положение первого актера труппы, кажется, считает нас всех челядью.Включая режиссера. Все должны ждать, пока он соизволит отзавтракать! И этивечные опоздания Регининой! Входишь в образ, готовишься, настраиваешься играть,а вместо этого…

Тут, как обычно, в зал со словами «Я не опоздала?»полувбежала раскрасневшаяся Василиса Прокофьевна. Лисицкая сказала: «Ха-ха-ха»,Штерн схватился за виски, Девяткин укоризненно покачал головой. Теперь можно быи начать, но Смарагдов все не появлялся. Это было на него не похоже. Где и скем бы ни провел он ночь, на репетиции Ипполит всегда являлся вовремя, дажекогда еле переставлял ноги с похмелья.

– Пойдите кто-нибудь, посмотрите в гримерной. Вероятно, нашкрасавчик так опух, что никак не может запудрить мешки под глазами, –предположил Разумовский.

– Сами и сходите. Здесь слуг нет, – презрительно бросила емубывшая жена.

Ловчилин пошутил:

– То есть как «нет слуг»? А я?

Но с места не поднялся. В результате, конечно, пошелбезотказный Вася Простаков.

Скука какая, думала Элиза, подавляя зевоту. Прав Мефистов:этак весь настрой на игру пропадет.

Она вынула из ридикюля зеркальце, стала тренировать мимикусвоей героини: невинная радость, трогательное волнение, умиление, легкий испуг.Всё такое девичье, нежное, в пастельных тонах.

Штерн за что-то отчитывал Девяткина, Костя Ловчилин смешилСерафиму, Лисицкая визгливо препиралась с Регининой.

– Господа… Ной Ноевич!

У кулисы стоял смертельно бледный Вася. Его голос дрожал исрывался. Все повернулись. Шум стих.

– Вы нашли Смарагдова? – сердито спросил Штерн.

– Да… – Губы Простакова задрожали.

– Ну и где же он?

– У себя в уборной… По-моему, он… умер.

– Что за чушь!

Ной Ноевич бросился за сцену. Остальные следом. Зеркальцепрыгало в руках у Элизы. В тот миг она ничего такого не подумала, просто былапотрясена. Поспешила за остальными.

Все были перепуганы, бестолковы, растеряны. Хотя с первогоже взгляда стало ясно, что Ипполит мертв (он лежал на полу, навзничь, выставиввверх скрюченную руку), кто-то пытался его поднять, дуть в рот, кто-то кричал«Врача! Врача!».

Наконец, Ной Ноевич крикнул: