Любовник смерти - Борис Акунин

— Я не китаец, я японец. Поняр?

И дальше за собой потащил.

Надо же! Вроде китаец ли, японец — один хренрожа косоглазая, а тоже вот различают между собой, обижаются.

— Дяденька японец, — поправилсяСенька. — Устал я что-то, нет больше моей мочи.

И хотел на пол сесть, вроде как в изнеможениевпал, но Маса этот кулаком погрозил, убедительно, и Сенька умолк, смирился ссудьбой.

У входа в Синюхинскую квартеру стоял самБудочник: прямой, высокий, как Иван Великий, руки сзади сцеплены. И лампа наполу горела, керосиновая.

— Будников? — удивился барин. —Вы всё на Хитровке? Надо же!

А Будочник ещё больше поразился. Уставился нафранта, глазами замигал.

— Эраст Петрович, — говорит. —Ваше высокородие! — И руки по швам вытянул. — А сказывали, вы сменилирасейское местопроживание на заграничное?

— Сменил, сменил. Но наведываюсь иногда вродной город, п-приватным образом. Вы как тут, Будников, пошаливаете, какпрежде, или остепенились? Ох, не добрался я до вас, не успел.

Будочник улыбнулся, но не широко, а чуть-чуть,деликатно.

— Годы у меня не те, чтоб шалить. Остарости подумать пора. И о душе.

Вот те на! Господин-то этот, оказывается, непросто так — сам Будочник перед ним навытяжку. Никогда Сенька не видывал, чтобыИван Федотыч перед кем-нибудь этак тянулся, хоть бы даже перед самим приставом.

Покосился Будочник на Сеньку, косматые бровисдвинул.

— А этот что? — спрашивает. —Или напакостил вам чем? Только скажите — я его в труху разотру.

Тот, который Эраст Петрович, сказал:

— Ничего, мы уже решили наш к-конфликт.Правда, Сеня? — Скорик закивал, но интересный барин смотрел не на него, ана дверь. — Что тут у вас случилось?

— Так что уголовно-криминальное зверство,каких даже на Хитровке не видывали, — мрачно доложил Будочник. —Каляку одного со всем семейством вырезали, да ещё изуверским манером. А вам,Эраст Петрович, лучше бы уходить отседова. Про вас ещё вон когда велено было:кто из полициантов увидит, сразу по начальству доносить. Неровен час пристав сгосподином следователем застанут… Уж пора им прибыть.

Ишь ты, соображал Сенька, а человек-то этот,похоже из деловых, да не обыкновенный, а какой-то разособенный, против которогомосковские — сявки драные. Ну, попутал лукавый у этакого фартовогопринца-генерала памятную вещь утырить! Вот оно, сиротское счастье.

А Будочник ещё сказал:

— Приставом у нас теперича ИннокентийРоманыч Солнцев, которого вы под суд хотели. Оченно на обиду памятны.

Если он мог самого пристава под суд упечь, то,выходит, не фартовый? Сенька вовсе запутался.

Эраст Петрович предупреждения нисколько ненапугался.

— Ничего, Будников. Бог не выдаст, свиньяне съест. Да мы быстренько, одним г-глазком.

Будочник не стал больше перечить,посторонился:

— Если свистну — выходите скорей, неподводите.

Хотел Сенька снаружи остаться, но чёртовяпонец Маса не дозволил, хоть бы даже под Будочниковым присмотром.

Сказал:

— Отень сюстрый. И бегаесь быстро.

Как внутрь вошли, Сенька на покойниковсмотреть не захотел (будет, налюбовался уже), стал глядеть на потолок.

В комнате теперь светлее было, чем раньше — настоле лампа горела, тоже керосиновая, как в колидоре.

Эраст Петрович ходил по комнате, нагибался,чем-то позвякивал. Кажется, и мертвяков ворочал, за рожи зачем-то трогал, ноСкорик нарочно отворачивался, чтобы этого непотребства не наблюдать.

И японец тоже рыскал чего-то, сам по себе.Сеньку за собой таскал. Тоже и над трупаками нагибался, бормотал по-своему.

Минут пять это длилось.

От запаха убоины Сеньку малость мутило. И ещёнавозом тоже несло — должно, из располосованных брюх.

— Что думаешь? — спросил ЭрастПетрович своего японца.

Тот ответил непонятно, не по-нашему.

— Ты полагаешь, маниак? —Барин-фартовый раздумчиво потёр подбородок. — Основания?

Тут японец снова по-русски заговорил:

— Убийство дза дзеньги искрютяетца. Этасемья быра софусем нисяя. Это радз. Сумаседсяя дзестокость — дазе маренкькогомарьсика не подзярер. Это два. Есё градза. Вы сами говорири, господзин, сьтопридзнак маниакарьного убийства — ритуар. Затем градза выкарывачь? Ясно —сумаседсий ритуар. Это три. Маниак убир, тотьно. Как тогда Дзекоратор.

Скорик не знал, кто такие Маниак и Дзекоратор(по фамилии судить — жиды или немцы), да и вообще мало что понял, однако виднобыло, что японец своей речью шибко горд.

Только барина, похоже, не убедил.

Тот присел на корточки возле кровати, гдележал Синюхин, стал шарить у покойника в карманах. А ещё приличный господин!Хотя кто его знает, кто он на самом деле. Сенька стал на иконку смотреть, что вуглу висела. Подумал: видел ведь Спаситель, как Очко каляку уродовал, и неспас, не заступился. А потом вспомнил, как валет в иконы ножиком швырялся, тожпрямо в глаза, и вздохнул: хорошо ещё, святому образу не выколол. У, нелюдь.

— Это что у нас? — раздался голосЭраста Петровича.

Не утерпел Сенька, высунулся из-за Масиного плеча.

На ладони у барина лежала чешуйка, точь-в-точьтакая же, как у Сеньки в кармане.

— Кто знает, что это такое? —обернулся Эраст Петрович. — Маса? Или, может, вы, Скориков?

Маса покачал головой. Сенька пожал плечами, даещё глаза нарочно выпучил: отродясь не видывал этакой диковины. Даже ещё вслухсказал:

— Почём мне знать?

Барин на него посмотрел.

— Ну-ну, — говорит. — Этокопейка семнадцатого столетия, отчеканена при царе Алексее. Откуда она взяласьу нищего, спившегося каляки?

Услышав про копейку, Скорик приуныл. Ничегосебе “большущее сокровище”! Пригоршня копеек, и те царя Гороха.

Дверь из колидора приотворилась. ПросунулсяБудочник:

— Ваше высокородие, идут!

Эраст Петрович положил чешуйку на кровать,чтоб было видно.

— Всё-всё, уходим.

— Вон туда ступайте, чтоб с приставом несойтись, — показал Будочник. — К Татарскому кабаку попадёте.