Телец для Венеры - Нора Лофтс

Летти прошла через дверь между залом кафе и кухней, Хамфри заметил, что на ней новое яркое платье цвета неочищенного яблока, отороченное более темными бархатными лентами. Она выглядела старше без маленьких белых манжет и воротничка, и Хамфри сразу же подумал, не вникая в причины: «Она взрослеет». Когда Летти подошла к его столику с обычной приветливой улыбкой, собираясь спросить, как он провел Рождество, Хамфри увидел на ней серьги и ожерелье из крупных зеленых бусин. Каштановые волосы девушки были собраны на макушке, ниспадая к шее каскадом локонов, губы и щеки розовели, тронутые помадой и румянами, а лицо покрывала пудра перламутрового оттенка. Она выглядела необычайно хорошенькой и совсем не походила на жалкого беспризорного ребенка, когда-то встреченного им в дилижансе. Нельзя сказать, чтобы это открытие обрадовало Хамфри. После обмена приветствиями он почти злобно заметил:

– Вижу, у вас новые украшения. Рождественский подарок?

Взгляд Летти слегка затуманился, но она ответила радостным голосом:

– Да, один из приятелей девочек принес нам всем бусы и серьги – голубые для Сузи, розовые для Кэти и зеленые для меня. Правда, они красивые?

– И вы прокололи уши?

– Да, Кэти проколола их мне штопальной иглой. Я очень боялась, но было почти не больно.

– И что же это за приятель?

– Ну, – неохотно отозвалась Летти, – это был Тэффи.

– А я думал, он вам не нравится. Вы назвали его ужасным.

– Да, помню. Я вовсе не пыталась быть с ним ласковой. Мне даже стыдно стало, когда он подарил мне такой же подарок, как и другим.

– И вы стали с ним ласковой вдвойне, чтобы наверстать упущенное?

Летти выглядела уязвленной, но вовсе не по той причине, которую Хамфри себе вообразил.

– Вовсе нет. Мне не может вот так внезапно кто-нибудь понравиться. Я не хотела принимать подарок, но Кэти и Сузи уверяли, что отказываться невежливо. И потом, тетя в сочельник подарила мне это платье, и они так к нему подходили… – Она помолчала мгновение и добавила то ли с обезоруживающей искренностью, то ли с невероятно изощренной хитростью:

– Я подумала, что переоденусь, а голубое платье… и ваше ожерелье приберегу до лучших времен.

Хамфри был тронут и пристыжен. Он вел себя так, будто подарил ребенку игрушку, а после упрекнул его за то, что он взял другую игрушку у кого-то еще. Бедная малышка настолько невинна, что ей не приходят в голову черные мысли, преследующие его. И у нее ведь никогда не было таких хорошеньких вещиц…

– Ну, вы в самом деле очень красивы, Летти, – раскаявшись, великодушно промолвил Хамфри.

Девушка счастливо улыбнулась. Но как только она отошла и видимое доказательство ее детской невинности исчезло, Хамфри снова забеспокоился. Теперь было уже невозможно успокаивать и обманывать себя мыслями о переезде девушки в Слипшу. Если он не придумает ничего другого, ей придется оставаться здесь до середины лета. А за это время может произойти многое. Она и так уже внешне походит на своих кузин.

День или два эти неприятные мысли донимали Хамфри. Они крутились в его голове и в канун Нового года, когда он отправился на ферму Планта Дрисколла, чтобы вернуть двадцать четыре шиллинга. Вечер выдался морозный, ясный и безветренный, а так как Хамфри был молод и крепок, он чувствовал себя на редкость бодро. По пути он обдумывал возможность обсудить свои проблемы с Плантом – разумеется, крайне осторожно – и решил, если обстоятельства покажутся ему благоприятными, затронуть в беседе свои подозрения о кафе миссис Роуэн.

Сегодня ему не пришлось долго ждать у дверей. Плант, элегантный, облаченный в алый бархатный халат, из-под которого виднелись ворот и манжеты белоснежной рубашки, сразу же появился на пороге, и его смуглое обезьянье лицо просветлело от удовольствия при виде Хамфри.

– Никого другого я не принял бы с большим удовольствием! – воскликнул Плант. – И как только вы рискнули выбраться в такой холод. Входите, и, ради бога, давайте закроем дверь. Как вы, возможно, заметили, я простужен.

Он поспешил к плите и помешал что-то, варившееся в кастрюле.

– Вы подоспели вовремя. У меня тут целый галлон пунша, и было некому помочь мне его распить. Самое лучшее лекарство от простуды – если только для ваших ушей это не звучит кощунственно.

Хамфри вновь ощутил к нему симпатию, вспоминая о счастливых моментах школьных дней, когда мальчики, побывавшие дома или в городе, возвращались с запасами неудобоваримой снеди и вместе с друзьями поглощали ее в самых невероятных сочетаниях. Эхо тех дней звучало в душе молодого доктора, когда они с Плантом пробовали обжигающий пунш, воздавая ему хвалу.

– Как ваше запястье? – спросил он.

– В общем, хорошо, – ответил Плант, закатывая манжету и демонстрируя большой красный шрам.

– Во всяком случае, рукой можно владеть. Я вычистил мой свинарник, – он указал на кухню, – и поработал во дворе. Правда, простудился. Ненавижу холодную погоду, а вы?

– Если вы будете поддерживать в этой комнате такое тепло и разгоряченный выходить на улицу, то простуды вам не избежать, – заметил Хамфри.

– Моя детская мечта —. поддерживать в комнате тепло и не выходить наружу с конца октября до начала мая, – усмехнулся Плант.

– Я даже поставил кровать в тот угол – поближе к огню.

– Но вы же должны иногда выходить – из-за вашей работы.

– Моей работы? – переспросил Плант, бросив при этом на Хамфри пытливый взгляд.

– Ну, ферма, лошади…

– А-а! Да, конечно, я должен выходить. Лошадей обслуживают конюх и мальчишка, но за ними нужно присматривать.

Последовала пауза, подобная тем, что происходили в их разговоре во время прошлого визита Хамфри. Плант придвинулся ближе к камину и стиснул стакан, как будто у него мерзли руки даже возле огня. Хамфри спрашивал себя, когда он сможет – если сможет вообще – заговорить о кафе. Затем он вспомнил о причине своего прихода и вынул из кармана двадцать четыре шиллинга.

– Совсем забыл! Благодарю вас. Если я смогу оказать вам услугу, то не премину это сделать.

– Но вы ведь уже это сделали. Почему бы вам не спрятать деньги обратно в качестве гонорара и не забыть о них?

Хамфри ощутил искушение согласиться. Таких денег ему бы хватило на двадцать четыре визита в кафе и, следовательно, двадцать четыре встречи с Летти. Но эта сумма ничего не изменила. Зайди речь о двадцати четырех фунтах, он мог бы поступиться собственным самолюбием.

– Нет, – покачал головой Хамфри.

– Я ведь вам уже объяснил.

– Странный вы парень, – усмехнулся Плант.

– Ваш голос становится прямо-таки благоговейным, когда вы говорите о деньгах. Как будто они для вас святы.